Политическая риторика России опирается на два «основных» мифа: миф власти и миф оппозиции. В мифе власти первое лицо государства выступает воплощением Георгия Победоносца, сокрушающего змия внешних врагов и их внутренних агентов. В мифе оппозиции — борцы с власть имущими олицетворяются в качестве рыцарей-декабристов, вышедших на неравный бой с драконом самодержавия.
Миф власти в приложении к бунтарям-декабристам выступает в качестве контр-мифа. Антидекабристские проекции современного общественного сознания далеко не однородны. Критика ведется с двух трудно совместимых точек зрения.
Первая принадлежит прагматикам, находящимся у власти и ее идеологической обслуге. Эти люди цинично сочетают методы авторитарного правления и государственного вмешательства в споры хозяйствующих субъектов с формально демократическими «альтернативными» выборами и либеральными по своей социал-дарвинистской сути стратегиями распределения ВВП.
Также цинично их отношение к прошлому и в частности к декабристам. Вполне возможно, что технологи Кремля пускали слезу, глядя на «Звезду пленительного счастья» и даже сочувственно читали «декабристские» романы Тынянова, Эйдельмана, Окуджавы. Они не испытывают никакой такой личной неприязни к потерпевшим от мстительного императора Николая. В их публичном отношении к декабристам, вообще, нет ничего личного — только политический бизнес. Технологи власти понимают, что переместить декабристов в ряды «плохих» героев черно-белой исторической памяти — означает вышибить из под всяческих несогласных очень важную точку символической опоры. Они без излишнего фанатизма занимаются переписыванием истории в пределах, предписанных служебной инструкцией.
Совершенно по-другому ведут себя публицисты, группирующиеся вокруг СМИ различных православных организаций национал-патриотической ориентации. Православные монархисты-националисты (существуют еще и националисты-язычники, считающие христианство иудейской диверсией против боевого духа арийской расы) — бескорыстные романтики изоляционистского авторитарного режима. Нынешнюю власть они одобряют вслух за восстановление державных традиций осажденной крепости и шепотом критикуют за приверженность к плотским искушениям гнилого либерального Запада.
Сочувствие авторитарным тенденциям молодой российской демократии национал-монархисты объясняют своей верой в то, что благая весть Христова совместима только с абсолютной властью «кесаря». Изоляционистский идеал подпитывается убеждением, что русский народ — единственный в мире воспринял учение Христа во всей его полноте. Для них быть православным — значит быть русским. Русский — это синоним истинного христианина. Некоторые даже убеждены, что Христос — это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через две тысячи лет. При таком подходе православие трансформируется в сугубо национальную религию вроде иудаизма. Из одной публикации в другую кочует тезис, приписываемый Достоевскому: «Настолько ты русский, насколько православный, и настолько православный, насколько монархист».
Далеко не все сыны церкви разделяют национал-монархический подход к исповеданию православной веры. В православном журнале «Фома» была опубликована подборка ответов на вопрос: «Должен ли православный человек быть монархистом?»
Андрей Зубов, профессор МГИМО (У) МИД России, заведующий кафедрой истории религии Православного университета Иоанна Богослова (Москва), протоиерей Георгий Митрофанов, профессор Санкт-Петербургской духовной академии, Максим Шевченко, член Общественной палаты РФ, ведущий Первого канала ТВ и другие эксперты считают, что «различные политические модели никак не связаны с верой человека».
В поддержку тождества православия и монархизма для русского человека на страницах «Фомы» высказался только Алексей Куимов, председатель Совета директоров Российского авиапредприятия «Тесис» (Москва): «Русское самосознание всегда было православным в своей основе и всегда было монархическим». Можно полагать, что идеалом одного из капитанов российского бизнеса является совпадение трех пересекающихся множеств: «русский», «православный», «монархист». О том, что его монархизм не имеет ничего общего с конституционными ограничениями воли монаршей, свидетельствуют не только патерналистская модель («нация — это одна большая семья. Во главе семьи всегда был отец»), но и отсылка к византийской симфонии «цезарепапизма» и наследию допетровской Руси. Под монархией, несомненно, понимается самодержавие.
Несмотря на явное преобладание политически толерантных экспертов в подборке, опубликованной религиозным изданием, сама постановка проблемы указывает на наличие разногласий внутри православного сообщества.
О том, что самодержавная идея находит поддержку в православной среде, свидетельствует отклик на эту публикацию Анны Сафроновой. Со страниц православного вестника «Русь-фронт» она заявляет: «Да, страшен врагам русского народа, врагам Божиим, Православный царь, ненавистна им Монархия». Ее непримиримость к христианским демократам не оставляет сомнений по поводу того, что триединство: «русский», «православный», «монархист» — является слиянным и единосущным для части паствы РПЦ.
Возникает обоснованный вопрос: стоит ли тратить время на рассмотрение публицистических упражнений изоляционистов эпохи глобализации, зовущих дорогу грудью проложить себе даже не столько в послепетровские времена Империи, сколько в благолепное Московское царство? Разве могут они увлечь страну двигаться вспять?
Упоминание православных монархистов рождает представление о чем-то маргинальном. Автор скандальной антиутопии «Мечеть Парижской Богоматери» Елена Чудинова, позиционирующая себя в качестве «русской националистки» и «монархистки», рисует, можно сказать, шарж на карикатуру православного монархиста, бытующую в общественном сознании: «Прочно сформирован образ сиволапого придурка с застрявшей в бороде квашеной капустой (вариант — неряшливой тетки в платке, подавшейся в православную активность по причине женской невостребованности)».
Этот образ, популярный у людей светских, не соответствует действительности. На многочисленных и хорошо организованных православных и националистических сайтах («Богослов», «Правая.ru», «Православие», «Православная газета», «Радонеж», «Русская линия», «Русский восток», «Русь-фронт», «Татьянин день», и др.) компанию Елене Чудиновой составляют не только бородатые священники и невостребованные журналистки епархиальных ведомостей, но и большой отряд научных работников с кандидатскими и докторскими степенями всевозможных наук.
Главный аргумент ученых мужей и их «неостепененных» единомышленников — русский народ не виноват в претерпеваемых им бедствиях. Их причина — вечные козни врагов России. Снятие ответственности с себя и перенос ее на других льстит сознанию задавленного нуждой человека. Публицисты-монархисты искушают расправиться с чужеродными вредителями и вернуться в достославные времена, когда родная традиция православия, самодержавия, народности пребывала в девственной чистоте.
История хомейнистского Ирана, да и недавние революции-реставрации в арабских странах свидетельствуют, что попятное движение возможно.
Насколько вероятна победа православно-монархического «фундаментализма» в современной России?
Я бы не стал разделять оптимизма главного редактора «Известий» Владимира Мамонтова по поводу отсутствия пространства «для реализации идей монархизма». Уверенность в невозможности перемещения нашей страны в светлое прошлое может быть достигнута в результате всестороннего изучения самодержавно-православно-народного феномена общественного сознания.
В числе прочего необходимо оценить шансы православно-монархического контр-мифа в борьбе за вытеснение мифа декабристов из исторической памяти. Война мифов на декабристском участке фронта дает обширный материал для диагностики душевного здоровья русского народа.
В отрицательном отношении к декабристам православные идеологи опираются на церковную традицию. Поместный Константинопольский собор 842 года постановил ежегодно торжествовать победу православия над ересями. Председательствовавший на Соборе патриарх Константинопольский Мефодий составил для этого особый чин «Последование в неделю торжества православия», который совершается в храмах на первой неделе великого поста. В России византийский чин был пересмотрен в 1766 году, видимо под влиянием мятежа В.Я Мировича (1764). В него было включено одиннадцатое анафематствование (проклятие, отлучение от церкви): «Помышляющим, яко православныя Государи возводятся на престолы не по особливому о них Божию благоволению, и при помазании дарования Святаго Духа к прохождению великого сего звания в них не изливаются: а тако дерзающим противу их на бунт и измену, анафема, трижды».
Так как остальные пункты «Последования» грозят отлучением от церкви исключительно религиозным диссидентам, «продерзателям и врагам Православия», то «бунт и измена» против власти с канонической точки зрения означает впадение в ересь. Согласно букве этого церковного закона, его инициатор — Екатерина II и ее внук Александр I вместе с подельниками должны быть преданы анафеме за измену присяге и бунт против законных государей Петра III и Павла I.
Поскольку такового отлучения не последовало можно предположить, что одиннадцатое «анафематствование» осуществляется в симфонии с тезисом римского коллаборациониста апостола Павла: «нет власти не от Бога» (Рим.13:1). Следовательно, «бунт», с точки зрения идеологов православной монархии, — это небогоугодная и потому обреченная на поражение («мятеж не может кончиться удачей…») попытка захвата власти, понимаемая как религиозная ересь.
И в этом смысле декабристы, в отличие, например, от удачливых заговорщиков-цареубийц 1762 и 1801 годов, в независимости от «благости» освободительных целей, заслуживают не только земного суда, но и анафемы. Приняв такую логику, следует согласиться, что и дьявольский большевистский переворот был «попущен» свыше. Тогда все, кто безуспешно восставал против Софьи Власьевны, в том числе и православные священники — тоже еретики.
Священник Александр Шумский не побоялся сделать логические выводы из учения апостола Павла. Он опровергает мнение, что «советская сталинская Россия является антиподом России царской». На его взгляд, революционер Сталин посредством особых троек решал те же задачи избавления великой России от великих потрясений, что и реакционер Столыпин своими особенными галстуками.
И напрасно возмущается потомственный монархист («правнук повара Ивана Харитонова, убитого в Ипатьевском доме вместе с царской семьей») сотрудник Российского института стратегических исследований, Петр Мультатули тем, что «для священника Русской Православной Церкви установленная Богом царская власть в России и свергнувший ее богоборческий режим не являются антиподами. Святой Царь-Мученик равнозначен “красному царю” Сталину». Мы видим как живое религиозное чувство расходится с безжалостной логикой церковных установлений. Светский монархист не может согласиться с циничным слоганом: «Православие — религия успеха!». Но иного логичного выхода из возникшего круга определения — нет.
Служители церкви в таком толковании Божией воли никогда не сомневались. Иначе не провозглашали бы в храмах здравицы «богоданному» семинаристу. Можно возразить, что патриархи, «особенно Сергий и Алексий», поклонялись людоеду под дулом пистолета. Но сталинский зека, брежневский диссидент священник Дмитрий Дудко (1922–2004) заключил свои дела и дни словами: «Я, как православный христианин и русский патриот, низко кланяюсь Сталину».
Если любовь к Сталину-победителю испытывают не все монархисты, то ненависть к проигравшим декабристам издавна является положительным тестом для православного сторонника самодержавия. Знаменитый дореволюционный проповедник Иоанн Кронштадтский рассматривал восстание декабристов, как поворотный момент, в результате которого «образованная общественность и интеллигенция порвали с Церковью». Это отождествление бунта и ереси — безусловный рефлекс тех, кто приравнивает православие к самодержавию.
Поскольку идеал «фундаменталистов» находиться в позавчерашнем «царском» прошлом, то и декабристский контр-миф православно-националистической публицистики неизбежно приобретает узнаваемые николаевские черты. В этом дискурсе декабристы предстают также как и в первом правительственном отчете о событиях 14 декабря, в «гнусном виде» либеральных заговорщиков-карбонариев и сатанинских жидо-масонов, «замысливших <…> навлечь на Россию все бедствия безначалия».
Вместе с тем разоблачители советского мифа декабристов в большинстве своем были советскими людьми, т.е. унаследовали весьма «централизованную» историческую память: «Будь ты рокер или инок, ты в советской луже вымок» (А.Б. Градский). Молодое поколение православных публицистов также испытывает на себе инерционное воздействие великой мифологической традиции.
Поэтому борцы с мифом русской интеллигенции не избавились от него полностью. Подколодная змея «Памяти Герцена» выползает из подсознания в виде метафор («разбудили Герцена», «узок круг», «страшно далеки») из хрестоматийной ленинской цитаты.
Бывший школьный учитель протоиерей Артемий Владимиров преподает искусство речи в Православном Свято-Тихоновском богословском институте. Он настолько преуспел в практическом приложении преподаваемого искусства, что «не без основания» заслужил «прозвище Московского Златоуста». Один из образцов его ораторского искусства был засвидетельствован на встрече с верующими. По мнению отца Артемия «изменить нравственную ситуацию в стране может Господь Бог, которому возможно все». Но в надежде на Господа самим православным, особенно священникам, плошать нельзя: «Наше дело, батюшек, сформулировано уже давно в программе советской школы, в курсе русской литературы. Помните: декабристы разбудили Герцена, а Герцен повлиял на разночинцев. Подобно тому творится и наше дело — обходя моря и земли, глаголом жечь сердца людей». Здесь не столь важно, что бывший работник советской школы запамятовал: в курсе литературы учили жечь сердца, а о декабристском будильнике трезвонили, прежде всего, в курсе истории СССР. Важно, что видный пропагандист церкви, использует метафору врага церкви в качестве образца пробуждения сынов церкви из комы безнравственности. Это удивительное доказательство пропагандистской мощи декабристского мифа интеллигенции.
Цитатами-цикадами дело не ограничивается. Юркая мышь мифа так и норовит прошмыгнуть в публикациях, особенно в краеведческих и биографических статьях, где внимание к деталям, в которых и кроется дьявол, отвлекает от задач пропаганды.
Иерей Павел Конотопов в содружестве с главным редактором православного интернет-издания «Татьянин день» Юлианой Годик усыпили свою бдительность описанием истории Соловецкого монастыря и впали в грех, обозначив милосердное обращение императора Николая Павловича с государственными преступниками, как «жестокую расправу над декабристами».
Даже частое редакционное сито православных сайтов не способно полностью удалить рудименты декабристского мифа интеллигенции из публикаций священников и прихожан. Образцы, лежащие в глубинах памяти, серьезно ограничивают инициативу творцов православно-монархического контр-мифа. Герценовские лекала вынуждают извращенно копировать оригинал. Игра по чужим правилам снижает шансы на выигрыш.
Отправной точкой контр-мифа является утверждение о мифической природе общеизвестных представлений о декабристах.
Священника Павла Матвеева возмущает, что «вокруг малоизвестных и незначительных имен и их деяний создали целую мифологию, превратив их в идолов и кумиров, которым воздаются чуть ли не религиозные почитания». В публицистическом запале автор не замечает противоречий своих рассуждений. Назвать дела декабристов «незначительными» — это дело вкуса. Но если бы они были действительно «малоизвестны», стоило бы тогда вокруг них пропагандистский огород городить?
В ревности читинского священника к почитателям декабристского культа содержатся и мотивы материального характера. Православная церковь настойчиво стремится к возвращению в собственность старейшей в Чите Михаило-Архангельской церкви, превращенной советскими безбожниками в музей декабристов: «Храм Божий превращен в языческое капище, в котором отправляется культ во имя лиц, поднявших государственный мятеж».
Отец Павел вместе с вождем большевиков считает, что дело декабристов не пропало, оно «продолжается и поныне»: «В начале XIX века небольшая группа молодых людей, прельщенная химерами “Свободы, Равенства, Братства”, не смогла понести креста послушания воле Божией, верности и преданности своему Отечеству, служения своему народу. Сегодня группа их сторонников и почитателей, служителей культа декабристов по-прежнему пытается организовать их всенародное почитание, забывая, как “далеки они были от народа”».
Автор, как и большинство его православных единомышленников, рассматривает свободу в качестве одной из «химер» общественного сознания. Он забывает, что свобода выбора (αὐτεξούσια, liberum arbitrium) между добром и злом — одна из основных ценностей христианства.
Употребление в описании декабристских представлений интеллигенции слов «мифология», «религиозное почитание», «служители культа» точно отражает их природу. Однако культ культу — рознь.
Православный священник отрицает христианскую подоплеку самопожертвования в декабристском мифе. Поклонение «идолам и кумирам» интеллигентов происходит в «языческом капище». Закоренелые язычники обожествляют преступление «государственного мятежа», сопряженное с отречением от «послушания воле Божией, верности и преданности своему Отечеству, служения своему народу». Если учесть, что для монархистов отечество — это государство царя-батюшки, то декабристам инкриминируется отступничество от уваровской триады «Православие, Самодержавие, Народность», подмена ее «Свободой, Равенством, Братством» — «химерами» Великой французской революции.
Черно-белая оппозиция декабристскому мифу в очередной раз свидетельствует о реакционности, т.е. вторичности православных апологетов контр-мифа. Также как С.С. Уваров кроил свою верноподданную триаду в ответ на лозунг мятежных соотечественников, заразившихся французской болезнью, нынешние монархисты рефлектируют миф интеллигенции.
Отец Павел Матвеев не одинок в своей антипатии к «первому поколению». Большинству православных пропагандистов ненавистен интеллигентский культ декабристов. Они обвиняют представителей гнилой «прослойки» в том, что те покланяются повешенным взамен Распятого. Разоблачение «мучеников свободы» ведется с позиции отрицания необходимости свободы для русского народа.
В рассуждениях православных публицистов о декабристском мифе отчетливо просматривается стремление к дискредитации мировоззренческих опор оппозиционной интеллигенции. Заметна тенденция смешать интеллигентский (герценовский) и советский (ленинский) изводы декабристского мифа: «Эта легенда <…> неким “гражданским культом” <…> стала благодаря Герцену. <…> В ХХ веке прославление декабристов стало важнейшей частью пропагандистской индустрии коммунистического режима. Усердствовала и советская интеллигенция: “апостол Сергей”, “дворянский авангард”, “с мыслью о народе”… Ленинская формула “трех этапов освободительного движения” со всеми ее смрадными “побудками” легла могильной плитой на русскую историю XIX века».
Наличие генетической связи двух мифов не отменяет их противоположных функций. Миф интеллигенции о «героях-мучениках» всегда был нацелен на свержение власти. Советский миф «трех поколений» был типичным «мифом происхождения», предназначенным укреплять власть. Было бы глупостью считать, что православные кандидаты в доктора не понимают «две большие разницы». Скрещивая интеллигентов с комиссарами в пыльных шлемах, они осознанно дискредитируют нынешнюю либеральную оппозицию, которая брезгливо открещивается от любого наследия «совка».
Стратегическое направление дискредитации идет по линии «христианство — язычество». Ядро интеллигентского мифа заключается в уподоблении самопожертвования декабристов и Христа. Православные публицисты целенаправленно вышибают этот краеугольный камень интеллигентского самосознания. В их интерпретации декабристы не святые герои самопожертвования, а родоначальники кощунственной традиции жертвоприношения священного царя.
Доцент Московской духовной академии, кандидат богословия протоиерей Александр Шаргунов отмечает, что возможность убийства Николая II и всей царской семьи была идейно подготовлена поколениями российских революционеров: «Уже в программе декабристов обязательным пунктом было уничтожение Царского рода».
Кандидат богословия Василий Моров усматривает смысл антикрепостнических программ декабристов («приватных экзерсисов на темы государственного законодательства») в том, что «в “обмен” на цареубийство крепостные получали свободу... Мысль корыстно повязать русский народ царской кровью родилась, увы, задолго до ХХ века». В своем кровавом навете автор ставит русский народ перед дилеммой: рабство или царская кровь.
В предлагаемом контексте декабристы как закоренелые язычники искушают страшно далекий от них народ-богоносец искупить свободу ценой жертвоприношения царской семьи. Такой подход дискредитирует ядро герценовского мифа о декабристах — героях самопожертвования, своей жизнью заплативших за освобождение рабов русского царя-дракона. С пропагандистской точки зрения — здесь все правильно. Миф мифом вышибают.
Елена Чудинова считает декабристов «убийцами, так как они намеревались убить даже крошечного Александра Николаевича, который в будущем стал царем-освободителем». Не известно насколько осознано писательница выделила среди всех членов царской семьи, предназначавшейся декабристами к жертвоприношению, августейшего отрока. Будущему царю-освободителю шел тогда восьмой год и назвать его «крошечным», т.е. очень маленьким, вряд ли уместно. Это словоупотребление вызывает скорее представление о младенце.
Такой выбор жертвенной персоналии и определения, уменьшающего реальный возраст, соответствует архетипическим представлениям об изначальной жертве. Декабристы, заколающие невинного младенца, с точки зрения христианской культуры самопожертвования воспринимаются в качестве свирепых дикарей, закоренелых язычников. Дополнительный пропагандистский эффект достигается тем, что мнимые либералы готовы были принести в жертву будущего реального освободителя.
Доказательством того, что цареубийственные планы декабристов — это не пустые слова, монархистам служит убийство военного генерал-губернатора Санкт-Петербурга М.А. Милорадовича.
Религиозный философ, депутат «перестроечного» Верховного совета РФ Виктор Аксючиц рассматривает это событие в ритуальных языческих терминах: «на Сенатской площади был застрелен по "принципиальным" соображениям генерал Милорадович — восставшим нужна была жертва».
По мнению священника Павла Матвеева М.А. Милорадович в своем конном поединке с языческим драконом декабристов с достоинством осуществил акт самопожертвования в мистерии «Жизнь за царя». Перед лицом смерти генерал-мученик произнес сакраментальную фразу: «Я охотно пожертвовал собою для Императора Николая». Змеиная хтоническая сущность декабристов, стреляющих в спину, подчеркивается самоотверженным служением царю и отечеству их «благороднейшей» жертвы.
Апология графа М.А. Милорадовича в рамках православно-монархического контр-мифа неизбежно связана с искажением исторической реальности. Ведь он во многом по собственной вине погиб от штыка-молодца Е.П. Оболенского и пули-дуры П.Г. Каховского.
В событиях междуцарствия граф занял демонстративно «проконстантиновскую» позицию (о том, в чьих интересах он реально действовал, историки спорят) и не допустил, вопреки манифесту Александра I, присягнуть Николаю Павловичу. Присяга цесаревичу Константину, навязанная военным генерал-губернатором Санкт-Петербурга, и вызванный ей длительный период безвластия сделали возможным мятеж декабристов. Более того, Милорадович, скорее всего, умышленно ничего не делал для того, чтобы пресечь заговор своих подчиненных на стадии подготовки.
Эти факты носят хрестоматийный характер, но публицисты-националисты редко обращают на них внимание. И с мифологической точки зрения они абсолютно правы. Миф не приемлет жертву интригана, сделавшего неверную ставку в политической игре. «Чистые герои» (З.Н. Гиппиус) нужны не только декабристскому мифу.
Кровавый настрой декабристов-язычников, ставших на путь государственного преступления доказывается также бессчетным числом жертв среди солдат, обманом выведенных 14 декабря на площадь, и среди зевак из простого народа, сбежавшихся поглазеть на зрелище русского бунта.
На сайте «Усть-Кут on line» вывешен отрывок из книги Юрия Козенкова «Голгофа России». Автор, потративший многие годы жизни на разоблачение «сионистской власти в Кремле», подчеркивает, что жертвы — это «результат заговора» декабристов-масонов. Действия царя носили вынужденный («на кон поставлена <…> судьба всей России») характер.
Число жертв («В результате заговора декабристов погиб 1271 человек») переходит из публикации в публикацию. Откуда оно взялось прекрасно известно. Записка чиновника николаевского МВД С.Н. Корсакова (1787–1853) «При возмущении 14 декабря убито народу», из которой извлечена эта информация, была опубликована П.Я. Каном в 1970 году. Лидер советского декабристоведения М.В. Нечкина с доверием восприняла эти сведения. С ее легкой руки они превратились в еще одну демонстрацию антинародной сути царского режима.
Данные эти оспаривались не раз. Известный петербургский историк А.Д. Марголис убедительно показал, что число произведенных выстрелов (максимум 7, в одном заряде ближнего действия содержалось 100 чугунных пуль) было явно недостаточным для поражения такого количества людей. Кроме того, сведения о числе убитых солдат, приведенные С.Н. Корсаковым, в 4 раза превосходят суммарные официальные отчеты о числе убитых, раненых, пропавших без вести в восставших полках. Данные о числе убитых офицеров также не находят подтверждения ни в одном из источников. Характер расположения на площади восставших солдат и народа, исключал возможность гибели большого числа людей в результате давки. По мнению А.Д. Марголиса, информация официальных документов о 70–80 погибших в день 14 декабря представляется достоверной.
Почему советская пропаганда с доверием воспринимала именно те источники, которые свидетельствовали о максимальном числе «жертв царизма», понятно. Но зачем так поступают современные монархисты? Видимо и для их мифа, чем кровавее, тем лучше. Для создания мифологической картины гекатомбы — грандиозного языческого жертвоприношения остается только «переложить» вину с православного царя на масонов-декабристов.
Вместе с тем склонность доверять данным советского декабристоведения обнаруживает логические нестыковки переноса ответственности со стрелявших на расстрелянных. Если кровь солдатская и народная лежит на декабристах, зачем царским слугам было преуменьшать число жертв? Но логика не является сильной стороной «пропагаторов» самодержавия, православия, народности.
Центральное положение контр-мифа, доказывающее, что декабристы не имеют ничего общего с самопожертвованием Христа, а, напротив, несут на себе смертный грех родоначальников идеи языческого жертвоприношения священного царя, во многом противоречит фактам.
Было бы ложью вслед за советской историографией полагать, что мысль о цареубийстве, если и присутствовала у декабристов, то носила едва ли не мимолетный характер второстепенного «элемента».
Но не меньшей ложью является утверждение, что декабристы находили примеры такого рода действий исключительно у британских и французских революционеров. Надо быть ослепленным монархическим мифом, чтобы не замечать, что русская история — один из самых обстоятельных учебников теории и практики умерщвления венценосных особ. Начиная от первых национальных святых — князей Бориса и Глеба, тянется список реальных и потенциальных владетелей русской земли, лишенных жизни самыми зверскими способами.
Для декабристов память о цареубийствах не была преданием старины глубокой. Последний по времени забой помазанника Божия табакеркой, случился уже на памяти старших по возрасту декабристов. Один из убийц императора Павла I — П. В. Голенищев-Кутузов даже поучаствовал в следствии по делу декабристов и в обряде их казни. Так, что в своих цареубийственных планах декабристы явились далеко не первооткрывателями, а наследниками богатой отечественной традиции.
В большинстве своем монархисты отказываются признавать этот пункт монархического наследия. Такая избирательность исторической памяти свидетельствует, что для носителей мифологического сознания представляется нормальным опровергать ложь ложью. Удивительно, что люди, именующие себя христианами, не боятся впадать в грех лжесвидетельства.
Демонстрируя кровожадные планы декабристов, современные монархисты развенчивают ненавистный им тезис интеллигентского мифа «о так называемом» благородстве дворянских революционеров. Очернением аристократических предков национал-патриоты доказывают природную подлость потомков — оппозиционных интеллигентов, шакалящих у иностранных посольств.
Приписывая историческим декабристам языческие по сути планы и действия, пропагандисты православно-монархического контр-мифа доказывают тезис о тождестве политического бунта и религиозной ереси. Бунтари-еретики логично превращаются в антихристианских «масонов» и прочих «слуг дьявола».
Лидер патриотического китча художник Илья Глазунов верен стилистике тщательно формируемого образа: «Вся декабристская сволочь была остановлена Николаем I, который раздавил масонскую гадину на Сенатской площади, тем самым отодвинув революцию 1917 года почти на 100 лет!» Художник посредством сниженной лексики («сволочь», «гадина») рисует автошарж эдакого простоватого правдоруба. При этом подсознание играет злую шутку с нарочитым исповеданием православно-монархической хохломы. Оно коварно подсовывает антихристианскую максиму («Раздавить гадину!») Вольтера, причастившегося несвятых тайн масонства на пороге смерти.
Декан исторического факультета Санкт-Петербургского университета доктор исторических наук Игорь Яковлевич Фроянов разоблачает планы глобализации Всемирного правительства масонов и еврейских банкиров. В историческом экскурсе он считает необходимым отметить, что интернационал жидо-масонов строил планы «уничтожения самодержавия» и «овладения» Россией руками декабристов. Примечательно, что разоблачая масонские козни, он ссылается на таких видных «братьев», как Маркс и Ленин: «Нельзя пройти мимо их научных прозрений относительно особенностей капитализма». Получается, что «основоположники», подобно Каменеву и Зиновьеву, выдали планы, на этот раз глобального, переворота.
Причины возникновения у «форменных сатанистов» зуда кровавых жертвоприношений православные авторы усматривают в проникновении антихристианской западной заразы — идей масонства, Просвещения, революции.
Вокруг памятника Николаю II, установленном в селе Тайнинском под Москвой в 1996 году, постепенно образовался ритуал «Чина всенародного покаяния». Его поддерживали сторонники ныне «извергнутого из сана» епископа-«фундаменталиста» Диомида. В этом «Чине» содержались покаяния не только в нарушении присяги последнему императору, но и в предшествующих грехах, итогом которых стало убиение царской семьи в 1918 году.
В цепочке дореволюционных прегрешений декабристам отводится далеко не первое место. «Попрание русских традиций» началось со времен «благочестивого царя Алексея Михайловича» и продолжилось реформами Петра I, который «стал насаждать оккультный экуменизм, благодаря чему через “прорубленное окно в Европу” хлынул в Россию мутный поток злейших врагов веры и Отечества — сатанистов-масонов, слившийся с потомками уцелевших от рук благочестивых царей Иоанна Грозного и его отца Василия III жидовствующих еретиков». Согласно «Чину», этимология термина «жидо-масоны» происходит от слияния наших жидов с ихними масонами. Декабристы с замыслом «антигосударственного, антихристова переворота с целью свержения богоустановленной царской власти» вошли в третье поколение грешников.
Воздействие этих идей на паству и священнослужителей было ощутимо. Тайнинское стало одним из наиболее популярных пунктов православного паломничества. Это способствовало усилению внутрицерковных и общественных позиций епископа Чукотского и Анадырского Диомида. Чувствуя поддержку, он в феврале 2007 года выступил с открытым письмом, в котором обвинял руководство РПЦ и патриарха Алексия II во всевозможных грехах.
Алексий был вынужден «принять меры». Одной из мер стало обращение, в котором патриарх осудил пресловутый «Чин». Примечательно, что среди нелепостей покаянного текста он указал и на «призывы каяться» за реформы Петра и за восстание декабристов. Тем самым Алексий дистанцировался от антизападнических высказываний ряда клириков, считающих декабристов порождением повредившего чистоту православия императора Петра. Да и сами декабристы, судя по контексту обращения патриарха, не так страшны, как их малюют сторонники Диомида.
Далеко не все православные публицисты разделяют сдержанную позицию покойного патриарха. Императорам-«западникам» — Петру I и Александру I немало достается от них за попустительство масонам.
Непоследовательная позиция декабристов по крестьянскому вопросу представляется для национал-патриотов одним из главных пунктов обвинения дворянских бунтовщиков, развенчивающим миф об их «альтруизме».
Кандидат богословия Василий Моров отмечает противоречие между антикрепостническими программами декабристов и их практикой помещиков-крепостников. Действительно, никто из сей толпы дворян не воспользовался «Указом о вольных хлебопашцах» 1803 года, предписывавшего освобождать крестьян с землей. Более того, при переделке устава «Тугендбунда» в устав Союза благоденствия пункт об освобождении собственных крестьян немецкого оригинала был «временно снят». Помещик средней руки И.Д. Якушкин пытался освободить своих крестьян без земли, планируя фактически превратить их в батраков. На что не последовало согласия не только со стороны мужиков, но и от реакционного правительства Александра I. Эксперименты богатых помещиков братьев Тургеневых с крестьянским самоуправлением также были страшно далеки от положений освободительного царского «Указа».
Журналист Станислав Смирнов считает слова программных документов тайных обществ прекрасными. Но между словом и делом у декабристов лежала пропасть. Он ставит задачу выяснить каковы были их «истинные намерения, а главное — дела». Автор в очередной раз использует неопровержимы довод: «отчего сами глашатаи вольности святой, “разбудившие Герцена”, не освободили своих крепостных», переводом их в «вольные хлебопашцы»? На возможную реплику, что государственная воля в сфере крепостнических отношений более эффективна, чем частные решения одиночек, Станислав Смирнов, в свою очередь, заготовил следующий контраргумент. Задача отмены крепостного права уже была в правительственной повестке, «крестьянская реформа была вопросом времени».
Если это было действительно так, то с какой целью декабристы побежали впереди паровоза самодержавия? «Простой до банальности» ответ журналист позаимствовал у «историка» Владимира Брюханова: «Царь готовит освобождение крестьян с наделением их землей (выкуп за счет казны). Если это случится, класс крупных землевладельцев лишается базы своего благосостояния — земли. Выход один — свергнуть монарха, стоящего над классами и повинующегося только своей христианской совести. А имея землю, эксплуатировать можно и “вольных хлебопашцев”, и при республиканском строе». Доказательством столь радикального тезиса служат «проекты Пестеля и других». Они «предусматривали освобождение. Но без земли, максимум — с двумя десятинами».
Ссылки на «историка» кандидата технических наук В.А. Брюханова автора книги «Мифы и правда о восстании декабристов» столь же прилична в научных кругах как ссылки на исторические труды академика-математика А.Т. Фоменко. В вопросе земельной программы декабристов публицисту Смирнову вообще не следовало полагаться на исторический профессионализм «технаря» Брюханова. Ведь даже в школьном учебнике сообщается, что если жадный Никита Муравьев планировал в своей «Конституции» выделять крестьянам по две десятины (между прочим «десятина» — это площадь 1,092 гектара), то в «Русской правде» Пестеля предусматривалась передача половины всех возделываемых земель в общее пользование, с наделением из этого фонда безземельных крестьян.
Неготовность декабристов отпустить своих крепостных в качестве «вольных хлебопашцев» доказывает отсутствие у них альтруизма. Это очень сильный пункт контр-мифической пропаганды. Сторонникам декабристского мифа трудно здесь, что-либо возразить. Но православные монархисты даже эту выигрышную для себя тему наполняют подтасовками и передергиваниями. Этот факт позволяет предположить, что их пропаганда не рассчитана на образованную часть аудитории, критически относящуюся к информации. Получается, что они по примеру большевиков апеллируют к «темным» массам, склонным к зомбированию архетипами.
Православные монархисты критикуют не только планы декабристов по крестьянскому вопросу. Другие положения конституционных проектов Н.М. Муравьева и П.И. Пестеля также попадают под их мифологические удары.
Конституция Муравьева осуждается, прежде всего, за «федерализм». С точки зрения единой и неделимой — это страшный грех всех разрушителей империи, как царской, так и советской: «Россия расчленялась на 15 “держав”». На самом деле декабрист предусматривал учреждение 14 «держав», с полномочиями близкими американским «штатам», и двух областей. Но публицисту важно численным совпадением подчеркнуть преемственность муравьевских «держав» и сатанинских республик свободных. На декабристах, таким образом, лежит не только первогрех цареубийства. Они еще и родоначальники идеологии разрушения территориальной целостности России. Вот откуда, оказывается, взялся антидержавный клич номенклатурного демократа Ельцина: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить». Выдвигая эти обвинения, сторонники православно-монархического мифа забывают, что автор «Конституции» копировал политическое устройство США, которое доказывает свою эффективность на протяжении уже двух с половиной веков.
Кроме того Никита Муравьев рассматривается предтечей нынешнего «компрадорского олигархического правительства». Его план «приватизации» по 2 десятины на душу, видимо, представляется прообразом ельцинской «пирамиды» из ваучеров.
Если Конституция Муравьева служит первоосновой порочной Российской федерации, то «Русская правда» была идейной базой тоталитарного советского режима. Критики прилагают двойные стандарты к проектам Муравьева и Пестеля. «Конституция» чревата распадом территориальной целостности. «Русская правда» — «крайней централизацией власти». Муравьев обвиняется в законодательном закреплении правового и имущественного неравенства. Пестель виновен в планах противоположного характера: «Отмена всех прав, званий, сословий. Всеобщее и полное равенство всех и во всем».
Согласно православным монархистам муравьевская олигархически-федералистская и пестелевская уравнительно-централистская концепции исторически сменяют друг друга. Декабристы виноваты в том, что их наследие было использовано и Временным правительством, и ленинско-сталинскими большевиками, и ельцинско-путинскими олигархами с единственной целью нанесения ущерба русскому народу. Выходит, что только самодержавие сможет разорвать порочный круг смены уравнительного большевизма на эгоистичный либерализм.
Борьба за историческую память в числе важнейших мер предусматривает влияние на содержание школьных учебников и процесса образования. По мнению истинно православных декабристский миф должен быть удален из школьной программы, дабы не искушать малых сих.
Доктор исторических наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, сопредседатель Правления Союза писателей России С.В. Перевезенцев выступил с докладом на пленарном заседании XIV Всемирного Русского Народного Собора с программой формирования исторической памяти подрастающего поколения. Он отмечает, что содержание школьного образования «вот уже 200 лет» преследует три цели: «1) знания; <…> 2) развитие у учащихся научного, т.е. критического мышления; <…> 3) воспитание у учащихся любви к своей Родине, патриотизма».
Между второй и третьей целями, по мнению докладчика, существуют непримиримые противоречия: «развитие у детей критического мышления и одновременное стремление воспитать из них верных слуг того или иного политического устройства — это противоречивые задачи, которые взаимоуничтожают друг друга». Происходит культурный раскол подрастающего поколения на мятежных критиканов, отрицающих «прошлое собственного народа» и сервильных патриотов, которые отрицают «необходимость критического, научного изучения прошлого». Склонность к мятежам в России нарастала по мере того как набирал силу «научный, светский подход к истории и, соответственно, только критическое отношение к прошлому и к современности».
Желание образованных людей «отказаться от собственной истории» наиболее ярко проявилось в шести попытках политических переворотов: «1825 год (“декабристы”), 60–80-е гг. XIX века (“народники”), 1905–1907 гг. (первая русская революция), февраль 1917 года, октябрь 1917 года и, наконец, рубеж 80–90-х гг. XX века». Противоядием будущих великих потрясений должна стать новая стратегия формирования исторической памяти. У исторического образования должна остаться одна — патриотическая — цель: «Главное, что может и должен донести до детей учебный предмет “История” — это любовь к своему Отечеству и к деяниям своих предков. В таком случае, знания и критическое мышление — это не цель, но лишь средства обучения истории».
На примере докладчика мы можем представить, к каким последствиям приведет умаление роли «знания и критического мышления». Доктор исторических наук забывает, что задолго до декабристов и развития подрывного «светского подхода» на Руси были Опричнина, Смута, Разин, Пугачев. Кроме того в XVII веке Московское царство сотрясали Раскол, Медный, Соляной и прочие бунты. Начало славных дел Петра мрачили мятежи и казни. Весь XVIII век Российской империи прошел под знаком дворцовых переворотов.
Не ясно, также, почему стремление критически мыслящих личностей творить историю своей страны именуется «отказом от собственной истории»? Презрение к фактам и отсутствие логики характеризуют неформальную логику православно-монархического контр-мифа.
Отводя восстанию декабристов роль «первомятежа», докладчик тем самым справедливо указывает на фундаментальную роль декабристского мифа в формировании «критического отношения к прошлому и к современности». Программа, нацеленная на противодействие явлению новых декабристов, логично требует если не исключения дворянских мятежников из школьной программы, то перевода их из класса «чистых героев» в нечистую силу русской истории.
Переписывание учебников истории это не самоцель. Это эффективнейшее средство для изменения пантеона исторической памяти. Мало отправить декабристов из ее храма в преисподнюю. Пантеон надо заселить героями, жившими не по лжи святынями православия, самодержавия, народности.
Вездесущая Елена Чудинова усматривает «альтернативу декабристам» в таких «настоящих благородных героях русской истории», как Николай I, «которого очерняли весь девятнадцатый век», и «ошельмованном» неблагодарными современниками «контрразведчике» (!) Шервуде, «человеке большого гражданского мужества, внедрившемся в ряды заговорщиков».
Православный писатель Александр Стрижев предлагает внести в пантеон национальных героев незаслуженно забытого архимандрита Фотия. Его гражданский подвиг состоит в умении убедить «императора Александра Павловича повсеместно закрыть в России масонские ложи, что в значительной мере сократило масштабы заговора декабристов и предотвратило возможную беду с катастрофическими последствиями».
Вместе с Фотием «оппозицию масонству составили: митрополит Санкт-Петербургский Серафим (Глаголевский), всесильный граф Алексей Андреевич Аракчеев, президент Российской академии Александр Семенович Шишков, фрейлина Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, попечитель Казанского учебного округа Михаил Леонтьевич Магницкий». Эти и другие претенденты на увековечивание в серии «Жизнь замечательных людей» (хорошую компанию И.В. Шервуду в ней могли бы составить такие «контрразведчики», как А.И. Майборода и А.К. Бошняк, а также сибирские провокаторы декабристов Ипполит Завалишин и Роман Медокс), которых «либералы всех мастей проклинали и чернили их славные имена, мазали и мажут до сих пор непотребной ложью», должны по мнению православных националистов заменить «сто прапорщиков» в светлице исторической памяти.
Зеркальный подход — проявляем советский «негатив», получаем положительных героев — серьезная конструктивная ошибка технологов православно-монархического мифа. В герценовском мифе участники тайных обществ, по-человечески во многом несовместимые между собой, пресуществляются в одну мифологическую личность по имени «Декабристы». Противостоять ей в контр-мифе должен не «контрразведчик» и не «деятельный архимандрит». Единственная кандидатура, приемлемая логикой мифа, — это победитель в сражении на Сенатской площади Николай Павлович.
Отсутствие вариантов для выбора героя контр-мифа ставит перед его технологами трудно разрешимые конструктивные проблемы. Ведь главная функция любого мифа — предоставлять неведомые прежде сакральные образцы мирского поведения. Миф не может без героя-родоначальника.
Мифологические декабристы — родоначальники идейного обусловленного мятежа, нацеленного на достижение общего блага. Для интеллигентов (не только большевиков) они выступают «первым поколением» героических предков, до сих пор предоставляя образцы непокорности и готовности страдать за правое дело.
Декабристская виселица доказывает, что слова: «Ах, как славно умрем» (А.И. Одоевский) — были не только словами. Струящуюся кровь Пестеля и его товарищей невозможно смыть детергентом компрометирующих фактов воровства, трусости, предательства. Итоговое самопожертвование героя-родоначальника искупает все его предыдущие грехи и создает прочный фундамент для мятежных дел потомков.
По этим причинам контр-мифологический оппонент декабристов также должен обладать жертвенными качествами творца нового строя общественной жизни. И в этом смысле у Николая — героя контр-мифа большие проблемы. По природе своей он не был своему пращуру подобен в самом главном. У императора, подморозившего Россию, напрочь отсутствовал преобразовательный порыв, благодаря которому Петр стал, в том числе для декабристов и Герцена, мифологическим отцом-основателем европейской империи. Кроме того смерть от жестокой простуды, схваченной во время спасения жертв наводнения, осмысливается в петровском мифе как самопожертвование ради подданных. К Николаю миф героической кончины никак не применим.
Кроме объективных препятствий существует еще вопрос, а кто будет творить миф? Неравенство литературных дарований творца декабристского мифа А.И. Герцена и современных ему авторов контр-мифа Д.Н. Блудова и М.А. Корфа — разительно. Примеры современной православно-монархической публицистики свидетельствуют, что в ее рядах нет никого не только сопоставимого с Герценом, но даже способного конкурировать с герценовским эпигоном Эйдельманом. В данном случае — нет человека, есть проблема.
И эту проблему обнажил известный публицист Егор Холмогоров. Целью жизни он наметил «проведение Страшного Суда в интересах русского народа» методом построения «Атомно-Православной Империи». В этом шутливом определении отчетливо выражен дух археофутуризма новых правых, стремящихся соединить дух традиции с новейшими технологиями.
Политтехнологический зуд побуждает православного националиста заняться мифотворчеством. Он бросает вызов Герцену, предлагая героическую модель императора Николая — «восстановителя порядка» православной империи. «Колоссальная» историческая миссия «восстановителя» заключается в том, что погоня Петра за военными технологиями Запада «исказила <…> идентичность России»: «Став мощной военной империей, Россия отошла от своей православной и национальной сущности, для 18 века было характерно понимание ее скорее как "нового государства", созданного Петром и недавно вышедшего на дорогу истории».
Николай остановил это повреждение нравов. Благодаря ему «политика России, внешняя и внутренняя, идеологическая и военная, собрались в цельный образ великой Православной Русской Империи, идея Третьего Рима стала в эту эпоху вновь по настоящему актуальной».
Соединяя троичный «образ» Уварова с третичной «идеей» Филофея, Холмогоров стремится интерпретировать правление Николая в духе своих археофутуристических ценностей. В отличие от прагматичного «революционера на троне» его царственный потомок вливает дух традиции в бездушное тело имперских технологий, придает им высший смысл: «Именно Николай I создал идеал императорской России и, хотим мы того или нет, при словах "Российская Империя" перед нашим внутренним взором предстанут именно николаевские образы».
Начертав миф, переосмысляющий 14 декабря из дня восстания декабристов в «день восшествия на русский престол императора Николая I», Холмогоров уходит от ответа на неприятные вопросы. Был ли в империи фасадов реально осуществлен синтез православной старины и технологической новизны? Не привел ли возврат к допетровской традиции «духовной и политической самобытности» (Юрий Булычев), к утрате «прогрессистской» сути петровской империи? Может мифотворец Герцен прав и при Николае «Россия попятилась»?
В исторической памяти победитель декабристов напрочь увязан с поражением в Крымской войне. Благодаря его государственной мудрости храбрый русский солдат с гладкоствольным ружьем и кремневым затвором не смог противостоять нарезным капсюльным винтовкам неприятеля, почти в четыре раза перекрывавшим дальность русского прицельного огня. Николаевская Россия потерпела поражение от своего главного мифологического врага — Запада именно в эрогенной для правых националистов военной сфере.
Никакими мифологическими технологиями этот факт изменить невозможно. Его не перекрыть предшествующими победами над средневековыми армиями персов и турок, над в большинстве своем плохо обученными войсками мятежных поляков и венгров. Помните, как Штирлиц, выходя от группенфюрера, спрашивал таблетку от головной боли? Запоминается не только последняя фраза, но и последнее деяние героя мифа. Нарва не только может, она просто должна быть в начале славных дел. Но увенчиваться они должны Ништадтским договором, а не Парижским трактатом.
В данном случае пораженье от победы отличается и самим правым публицистом Холмогоровым, невзначай упомянувшим «горькое разочарование Крымской войны». Стремясь поддержать шаткий миф, он мямлит, что православный император «слишком» полагался «на честность и дружелюбие "Европы"». Как герой мифа борьбы с гнилым и враждебным Западом мог полагаться на его добропорядочность автор не разъясняет.
Кандидат исторических наук Артемий Ермаков переворачивает символ веры футбольных болельщиков: «Выигрывает команда, проигрывает тренер». Он утверждает, что за «серьезное поражение в Крымской войне» надо «благодарить» отнюдь не самодержца, а «преступно-близорукую политику Нессельроде». Не стоит забывать, что своими дурными советами канцлер, которого еще писатель-патриот Пикуль изобличил в наличии вредительской еврейской крови, во многом угадывал монаршью волю. Этот флюгер-феномен авторитарных режимов прекрасно известен. Кроме того, Нессельроде не отвечал за перевооружение русской армии. Перекладывание вины на угодливого царедворца, который нашептывал государю то, что тот хотел слышать, позволяет думать, что православно-монархический миф в данном случае взял верх над историком.
Еще один конструктор николаевского мифа — философ-националист Юрий Булычев в своей агиографии истинно русского царя вообще не упоминает о Крымской войне. Так грубо с исторической памятью не работали даже советские пропагандисты. Не потому что были честнее, а потому что знали: мифотворчество — это не вычеркивание, а переписывание. Красноречивое молчание является признанием профессиональной несостоятельности
Миф не приемлет ни разговоры, ни молчание в пользу бедных. Георгий Победоносец мифа власти из Николая не получается. Николаевский самодержавный миф терпит сокрушительное поражение в символическом боевом столкновении с драконом либерального Запада.
Николаевскому мифу нечего противопоставить самопожертвованию декабристов. Даже если император не пал жертвой гриппа, а, согласно слухам, отравился, не выдержав позора покоренья Крыма западными державами («Евпатории в легких» по едкому замечанию А.И. Герцена), протянуть ассоциации от его смертного одра к распятию никак невозможно. В данном случае скорее возникают сближения с пресловутой осиной, на которой повесился получатель тридцати шекелей. Раскаяние не есть искупление.
Отсутствие достойной фигуры отца-основателя и гениального мифотворца несомненно снижает перспективы на овладение исторической памятью и следовательно народными массами. И сами монархисты это признают.
«Русский имперский православный публицист» В.Л. Махнач сокрушается: «Никто не скажет о начале 19-го века, что это эпоха Серафима Саровского. Он, конечно, великий святой, но не он символ. Говорят: александровское время, павловское. Эпоха декабристов, даже, к ужасу нашему, и то скажут».
Ужас перед «эпохой декабристов» позволяет предположить, что контр-миф власти в его православно-монархическом изводе не сможет вытеснить декабристский миф русской интеллигенции. Удивительная живучесть герценовского мифа героев-мучеников объясняется не «происками» внешних и внутренних врагов, а вечным «Днем сурка» в политической ситуации имперской, советской и современной России. Мятежные образцы будут востребованы до тех пор, пока российское общество не сможет влиять на власть законными средствами, например, путем выборов.
Этот вывод справедлив с точки зрения плюрализма мнений, свойственного, пусть и со значительными ограничениями, современной Российской Федерации. Стремительно растущая доступность информационных интернет-ресурсов с каждым днем уменьшает монополию государства на формирование картины мира граждан. Технологи власти понимают, что в сложившихся условиях для убеждения публики им необходимо переспорить оппонентов. Таким образом, даже против воли пропагандистов Кремля, в обществе постепенно утверждаются демократические стандарты пусть пока и виртуального политического диалога. В перспективе свободы, которая лучше, чем несвобода, декабристский миф плещется в общественном сознании как рыба в воде.
Но православные монархисты действуют по иным правилам. Плюрализм СМИ используется ими для утверждения единомыслия. Демонстративный отказ от «процесса спора», заявленный в частности писательницей Еленой Чудиновой («Собственно, я никому ничего не собираюсь доказывать. <…> Кому мои идеи враждебны, чужды, тот все равно расшибется в лепешку, доказывая, что я ничего не знаю), свидетельствует, не только о признании недостаточной силы своих убеждений и слабости публицистического дара. Отводя публичному слову вспомогательную роль теста на «выявление близких по духу людей», публицисты-монархисты доказывают, сколь безразлична им воля народа-богоносца. Их пропаганда в действительности направлена на то, чтобы выделить из аморфной народной массы социально близких «пассионариев», укрепить эту «опричнину» в православно-монархической мессианской вере и подготовить к часу «X» силовых политических действий. Утверждать свой идеал Святой Руси воители веры собираются силами реакционного авангарда, который каждое слово в защиту декабристов будет парировать бейсбольной битой.
Но ведь такие сценарии представляют собой заговор сознательного меньшинства против деморализованного большинства, те самые «бунт и измену», за которые сами православные монархисты предают декабристов анафеме. Не зря говорится, что крайности сходятся.
От редакции: По вине автора в статье «Дерзающим противу их
на бунт и измену, анафема» Сергея Эрлиха ошибочно указано, что Анна Сафронова
автор статьи на сайте "Русь-фронт" является выпускницей Свято-Филаретовского
православно-христианского института. Доводим до сведения читателей, что
студентка 4 курса (а не выпускница) Свято-Филаретовского
православно-христианского института, Сафронова Анна, не имеет никакого
отношения к статье «Православный – это монархист»
(http://www.rusfront.ru/
