Проходят годы, - его имя не кроется дымкой забвения, не уходит в былое. Открытия Пушкина, столь жизненно важные для России, являются также универсальными и для всех народов. Почти любая строка зрелого Пушкина может служить темой для вполне злободневных и сегодня, и на все времена научных работ. А главное, они несут могучий, животворный магнетизм поэзии. Такое могло родиться только в результате величайшего творческого напряжения, горения и постоянного самообразования, а не в промежутках между балами да картами, как представляется некоторым «пушкиноведам», зациклившимся, так сказать, на дурном «интиме». Это творческий подвиг гения. Вот почему его имя так привлекательно для народов мира. Мне помнится, как во время празднования 200-летнего юбилея нашего поэта проходили торжества не только в столицах многих государств, но и в глухих уголках - объявлялись месячники творчества Пушкина то, скажем, в Ганновере, то в каком-то городке на юге Америки, то в азиатской глубинке...
Много юбилейных событий, связанных с этим замечательным именем, проходило и на нашей земле, в Молдове. Тут было много творческих удач. Кроме всего прочего, юбилей вылился в праздник дружбы народов, населяющих Молдову.
Однако не могу умолчать и о спекуляциях на этом имени, когда вокруг святого дела суетятся корыстные, пошлые личности, когда спешат всем семейством сняться на фоне Пушкина, как сказано в песне Булата Окуджавы...
Пребывание Александра Сергеевича в Молдавии интересно поистине эпохальным событием: переходом Пушкина от романтизма к реализму, что далось ему трудно, почти трагически, по Руси прошел даже слух, что Пушкин покончил счеты с жизнью... Для человека, не вникшего в суть дела, покажется: делов-то! Ну, писал так, потом захотел иначе, - чего переживать! В том-то и дело, что выбор этот был трудным и судьбоносным. И суть тут не в литературном стиле, а в ином творческом направлении, совершенно новом методе постижения действительности, позволяющем поставить коренные проблемы бытия, глубоко исследовать российскую действительность, задеть каждое думающее сердце. Между тем это не было понято и оценено даже близкими друзьями. Критика долго еще утверждала, что Пушкин якобы не превзошел своего «Руслана и Людмилу». Наиболее откровенно это выразил Фаддей Булгарин, заключив статью об очередной главе «Онегина» следующими словами: «Больно и жалко, но должно сказать правду. Мы видели с радостью подоблачный полет певца «Руслана и Людмилы» и теперь с сожалением видим печальный поход его «Онегина», тихим шагом, по большой дороге нашей словесности!» И это - об «энциклопедии русской жизни»… Да что там Булгарин! Давний друг Вильгельм Кюхельбекер, образованнейший человек, сам поэт, пренебрежительно отозвался о «Борисе Годунове», ставя в пример теперь уже крепко забытую пьесу Нестора Кукольника «Торквато Тассо»…
Это было не безмятежное рукоделие, не изысканное с примесью экзотики «художество» для эстетствующего смакователя «поэтичности», - пугающая, полнокровная, суровая и обыденно-неброская действительность во всех ее не заметных поверхностному взгляду связях впервые сделалась предметом высокого искусства. Это пушкинский реализм, пришедший на смену его же романтизму. Можно сказать, что его творчество осваивалось каждым новым поколением все глубже и верней. Истинное признание всей полноты личности Пушкина и сотворенного им происходило постепенно. И знаменитый памятник ему в центре Москвы был открыт лишь спустя 43 года после его гибели. Это теперь памятник сочинителю стихов подчас ставят наутро после его похорон… Ну, тут другие, явно не творческие причины…
В наше время, когда сбит фокус зрения целых поколений, когда мировоззренческий и политический пейзаж нечеток, смазан, сумбурен, Пушкин - самая надежная и жизнеутверждающая константа. В особенности все сместилось в культурной жизни, когда литература почти совсем ушла со сцены наших будней. Такого, мне кажется, никогда не было. Но тут я не совсем прав. Вот строки, написанные еще в девятнадцатом веке Петром Вяземским: «История, роман, поэзия, все перегорело в политический памфлет разных видов, целей и размеров... Во Франции о литературе даже почти не упоминается. Это слово вытеснено другим: la presse, то есть печатность. Выражение материального значения заменило выражение, имевшее более нравственное значение....Ремесленники слова этому радуются и празднуют падение идеальных предшественников. Капища опустели, говорят они: теперь на нашей улице праздник”. Оказывается, подобное уже было. Но напрасно радовались тогда «ремесленники слова». Будем надеяться, что с Пушкиным и нам легче будет выйти из подобного положения.
О нем трудно, а иногда даже опасно писать. Легче всего риторически декламировать, придавая всевозможные «красивости» выражениям, - как он велик, какой он несравненный певец свободы, что он создатель нашего литературного языка, что он спутник влюбленных и увлеченных. Все верно. А между тем, коснись иного стихотворения, - обожжешься. Почти буквально. Будто бы он почувствовал твои сегодняшние боли. Вот «Клеветникам России». Депутаты французского парламента Лафайет, Моген и другие призвали к вооруженному вмешательству в русско-польские дела 1831 года. (Ну, просто как нынче перед бомбардировками Югославии или Ливии). Польша претендовала на территорию до Днепра с Киевом. Это событие отозвалось в душе поэта: «Оставьте: этот спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы». А следом – «Бородинская годовщина» - о тех, что «забыли русский штык и снег, погребший славу их», о тех, кому «тяжко будет их похмелье». Это стихотворение теперь как-то опасно цитировать. Не так поймут! Тут приходит мысль, что его не читали и не прочувствовали политики недавнего прошлого, в особенности - времен «перестройки»...
«Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?»
И что стало ныне со «святыней гробов» пращура русских городов?!.. Вот так, тронул строку Пушкина, - задел больной нерв наших дней.
Очень важно нам ныне отметить, так сказать, интернационализм поэта. По-моему не найдется писателя, у которого героями произведений было бы такое разнообразие национальных типов. Причем, изображены они с предельным уважением, иные – с любовью.
...Во Вьетнаме, где поэтические традиции, как и везде на Востоке, имеют тысячелетнюю историю, есть Гора Поэзии, куда раз в год поднимаются поэты и многочисленные их почитатели. Там, на вершине, проходит праздник поэзии. Чтобы создавать стихи, требуется подняться на большие высоты, но и чтобы читать, постигать поэзию, требуется тоже большое напряжение. Пушкин требует великого читателя!
В заголовок этой заметки я поставил первую строчку статьи Н. А. Полевого об «Онегине» («Московский телеграф»,
Она и ныне свободна и пламенна.
