…Когда в далеком 1993 году наша родная киностудия «Молдова-фильм» стукнула по столу наших надежд, заявив, что после Беловежской пущи, «кина» больше не будет, в самый разгар кинематографического безмолвствия вдруг мне звонят: так и так, кругом бедность да дешевеющие день ото дня купоны, но надо напрячься и снять короткометражку. История, которую, в принципе, все уже давно знали - история о том, как отец брал кухонный нож, втыкал его в голенище сапога и так, как бы между прочим, сообщал матери: пойду на пару минут в село, зарежу секретаря партийной организации, а, когда вернусь, доделаю начатую дверь… И условия: семь дней съемок и двадцать пять минут экранного времени!.. Сценарная коллегия в составе двенадцати человек вот уже два года выживала, переквалифицировавшись кто в продавцов экологически чистых «сникерсов» и «марсов», кто в таксистов, кто в спасателей отечества, а я, как начальник этой коллегии - в своего рода чеховского полковника Вершинина, вернее, в профессионального вешателя лапши на уши своей собственной жены: «Не горюй, Анечка, что денег нет - через двести- триста лет жизнь станет прекрасной! ».. И вот, звонок… Из Центра кинематографии… От удивления, на секунду даже подумалось, что время вдруг покатилось в обратном направлении… дошло до Беловежской пущи, а там тишина, и не пахнет ни шашлыками из зубра, ни водкой, ни предательством…
Короче, радостно на душе… Да так радостно, что свою двадцати пятиминутную историю начал я, конечно, с открытием если не колеса, то, по крайней мере, велосипеда… Итак:
«…То, что живу на этом свете, я начал ощущать еще в трехлетнем возрасте, когда впервые увидел отца и мать, возвращающихся домой после изнурительной вербовки на строительство Цимлянского водохранилища.
- Бабушка, к нам кто-то идет! – радовался я, глядя в окошко.
Калитку открывал невысокий дядя с двумя большими фанерными чемоданами, а за ним нетерпеливо ожидала совсем худая тетя, державшая на руках маленькую девочку, закутанную в большой цветастый платок… Я помню заплаканные глаза бабушки, усталый вид вошедшего дяди и его первые слова «вот мы и дома», помню те большие красные пряники, которые протягивала мне тоже заплаканная тетя и себя, испуганного, удравшего в темный угол печки… А девочка спала, и помню как бабушка осторожно укутала ее в одеяло и положило на черную софу, служившей тогда кроватью. Некоторое время спустя я осознал, что это были мои папа и мама, и что та маленькая девочка была вовсе не девочкой, а мальчиком, с тяжело произносимым для меня именем Ионикэ…
-Мама, а Никэ съел три мухи!.. Мама, а почему Никэ плачет, ты из него мухи вытащила?..»
И так далее, и так далее, и вот в воображаемой будущей короткометражке Косте стукнуло уже двенадцать, отец постарел и задумался, а мать переродилась в воплощение покорности…
…Режем, значит, секретаря… И резать его будет задумчивый отец, и он не просто отец, а своего рода… общественный базис... А секретарь - надстройка…Типично молдавский конфликт, который, как обнаружит позднее президент Воронин, обязательно должен переродиться в… «мамалыжную» революцию… Все вроде разложено по полочкам, но вдруг осенило: господи, а кто оценит это противостояние?.. Нужно же какое-то промежуточное звено, интеллигенция то есть, которая должна наблюдать и давать оценку этому конфликту!.. То есть постоянно копаться, извините, в говне… и, временами, даже физически на него наступать!..
… Филя! – нет, это было не озарение, а бомба, взорвавшаяся в моей сценарной голове!
Филя – бессменный директор нашего полуразваленного клуба, который, насколько я помню, чтобы быть в курсе всех житейских потрясений, в своем качестве местного интеллигента, никогда не расставался со своим плесневелым биноклем!.. Заорет кто-то в селе на свою жену, и тощий и высокий Филя тут как тут: взбирается на горку, выплевывает сигарету, достает бинокль и анализирует ситуацию… «Так, она выдернула штакетник и в контратаку пошла!.. А что у него в руках?.. Понятно – пустая канистра… И, значит, констатируем: жена ключи от погреба спрятала!..» Но самая большая Филина радость - говорить по сельскому радио!
…Будто вчера было: вечер, играют дети в дорожной пыли, вздыхают кумушки у плетней, присаживаются на пороги домов утомленные души… И вдруг, над всем этим умиротворением и покоем – незабываемый голос Фили: «Внимание, говорит местный радиоузел! У микрофона – председатель завклуба… товарищ Филя! (Чтобы привести себя в порядок, Филя кашляет, громко отхаркивается и… выплевывает)… Дорогие товарищи, сегодня, на голубом экране… нашего замечательного Дома культуры… состоится показ нового индийского художественного фильма… «Ромео и Джульетта»!.. Производство киностудии… «Молдова-фильм»!.. Фильм очень интересный - лучше, чем «Ганга и Джамна»!.. Короче, он ее бросает и уходит к другой… а там тыры-мыры, то да сё, пока не выясняется: он ей двоюродным братом приходится!.. Спасибо за аудиенцию, дорогие товарищи!..» Дело сделано, грамм триста с мужиками из радиорубки врезано, и вот Филя выплывает в мир, в котором все его за Левитана почитают…
- Филя, а, между прочим, мы тебя по радио слышали!
- Ну и как? – изображая безразличие, Филя переводит сигарету с одного конца рта в другой…
- Жос пэлэрия! Говорил лучше и доходчивее, чем эти, с Кишинева!..
- Чепуха! - скромничает Филя. – Мог бы и получше, ребята, да не дали!..
И оглядывается по сторонам – не дай бог его мужественный волюнтаризм секретарь партийной организации, то есть надстройка, подсечет!..
…Все вроде разложено по полочкам, да вот проблема: как все это втиснуть в двадцать пять минут экранного времени?.. Не вытащу же я из могилы когда-то бездонного по своей анекдотичности Филю и приклею его к сценарию… И отца, который тоже в могиле, и который все столярничал и столярничал, пока вдруг не понял: зря столярничает!.. Потому, что некоторые (это он на настройку намекал) способны лишь печати ставить, а живут лучше… И его тоже к бумагам приклеить?.. Ну, хотя бы вот это вот эпизод с его участием, например, куда втиснешь?.. Возвращается он с лесозаготовки в республике Коми, и в чемодане у него – неслыханное до этого сокровище – бензопила «Дружба»!.. Монтирует ее, потеет, стонет, а мы с братом дразним его:
- Chiar o s-o eie, tatai? (что-то вроде – ты уверен, что запустится, отец?)
- О s-o eie, zidirea cui o are, ca n-are incotro!.. (запустится, черт ее побрал, куда она денется?)
А мы, словно садисты:
- Не запустится, отец! Мама говорит, что все то, что ты запускаешь, никогда не запускается!..
Ну, это уж чересчур!.. Чтобы базис запустил, и чтобы то, что он задумал запустить, не запустилось?..
Запустилось!.. И не просто запустилось, а с таким угрожающим ревом запустилось, что первое, что я заметил, это то, что на крыше кошка затанцевала - словно в пьесе Теннеси Уильямса, ей вдруг почудилось, что крыша дома раскалилась!.. Повыскакивали из-за заборов соседи, залаяли в другом конце села собаки и, удирая во все мировые направления, несколько остервенелых куриц начали выбрасывать где попало свои сокровенные яйца… Первая «Дружба» в селе – это, конечно же, событие!.. И событие еще и потому, что базис вдруг стал неадекватным: чтобы доказать всем, что все то, что он запускает обязательно запустится, первым делом, одним махом, он свалил растущую возле дома грушу, затем настало время и яблоне, прыгнул в огород и там, сзади него, шаг за шагом, из былого и вкусного когда-то сада, начала помаленьку вырисовываться самашканская, резинского района, миниатюрная такая сахара…
- Люди, остепените его! - вот уже лет тридцать пугающая нас, что скоро умрет, и умершая ровно тридцать лет спустя, бабушка выкинула руки к небу…
… Всего двадцать пять минут!.. Ну как тут развернешься?.. Ведь коротких саг о Самашканах, спрятавшихся в дыму… десятилетий, на свете не бывает… И, дабы шар моего воображения не приземлился в глухом лесу народной молвы о том, что Костя всего лишь типичный баламут, с ненавистными мне духовными сокращениями, увы, пришлось скидывать балласт… Вместо мальчика в фильме - девочка… Моя дочь, вернее нынешняя гражданка Швеции, занятая в последнее время улучшением демографической ситуации в аккуратном и чистоплотном государстве… Стоит приблизиться к ее дому, из вымытого до «этого не может быть, потому, что это не может быть никогда» Йончепинга, и из окна ее повседневных забот, тебе непременно помашут ручками трое ее молдавских шведенка…
…Женщина, идущая в финале на кладбище и вспоминавшая все это – моя жена… Взрослая моя дочка, по имени Маричика, незаметно превратившаяся в серьезную грустную Анну!.. Кстати, сегодня, просматривая со своим мужем фильм, Маричика никак не может объяснить своему недогадливому мужу Андреасу: как так, и почему из-за какой-то шаровой шашлычной пьянки в какой-то Беловежской пуще… в Молдове больше «кина» не будет?..
…Все в фильме – метафора, и все – во имя финала: перед входом женщины на кладбище – объявление по местному современному радио… Кашляющий новый секретарь новой собирательной партии (социал-демократической, народной, экологической, демократической, либеральной, коммунистической, прогрессивной и пр.) указывает народу на лестницу, ведущую к счастью… Вернее намеревается указать на лестницу счастья, но кашляет… Как кашляли у своих лестниц отец, Филя, умерший своей смертью секретарь партийной организации… Фильм-грусть… Ибо над всеми нами, пока еще живущими и толкающимися – предостережение гениального Еминеску: «Ca vis al mortii eterne e viata lumii intregi…» В подстрочнике примерно так: мечта вечной смерти – жизнь всего сущего…
Фото: Константин Мунтяну в период развитого социализма
