Про суверенитет

Начнем с суверенитета. Того, который как утверждают эти пропагандисты «трудно найти и легко потерять»… 

Давным-давно на территории современной Европы жили неандертальцы. Было это, повторяю, давно, и о них мало что известно. Но кое-что мы всё же знаем.

Знаем, что они жили небольшими группами по 10-15 особей. И группы эти друг с другом не особо общались. Могли при случае украсть друг у друга женщину – баба в хозяйстве всегда нужна, или кого-то съесть из соседей, а так, чтобы просто в гости друг к другу ходить  – так нет.  Да-да, они были каннибалами, но это было нормой, и тогда, и позднее. Вообще большую часть истории человечества каннибализм был в порядке вещей, это уже потом, когда появилось земледелие, люди стали харчами перебирать. Да и то не все, а только самые богатые и зажравшиеся. Но мы сейчас не об этом. Мы о суверенитете.

Так вот, эти группы были жуть, как суверенны. И держались за свой суверенитет намертво.  Не могли они без суверенитета даже кушать сесть – ну, когда было кого скушать, конечно. А их конкуренты, кроманьонцы – не так сильно держались. Ну, по крайней мере, по неандертальским понятиям. Они умели взаимодействовать, сбиваясь, при надобности,  в группы в десять раз большие – для решения каких-то общих задач. Например, для того, чтобы перебить сильно доставшую всех соседей группу особо удачливых охотников на людей, из числа неандертальцев. Ибо, сами понимаете, не фиг.

В ходе этого общения кроманьонцы изобрели массу полезных вещей. Например – научились врать. По-настоящему врать, не просто подать ложный вопль, мол, бегите отсюда, тут опасно - а самому в это время прибрать что-то полезное, что случайно нашел, а сочинить уже цельную, связную историю. Дабы с её помощью, к примеру, поднять свой статус. Потому, что когда такая вечно голодная орава носится по скудной оледенелой местности,  тут надо уметь конкурировать за ресурсы, и клювом не щелкать, а авторитет – тот же ресурс. На этой основе они развили речь, логическое мышление, заложили фундамент пиара,  пропаганды и литературного творчества. И ещё – производственной специализации: у них появились специалисты по отдельным видам деятельности. Ну, там, инструмент, хозтовары, художественная роспись стен, одежда и обувь  – а с другой стороны – и умельцы поймать чего-нибудь пожрать не только на себя, а так, чтобы хватило махнуться на что-то полезное из хозяйственных предметов.  Кто самый ловкий – тот только рот открыл, и его уже уважают за мудрость и на этом основании кормят. То есть, возник ещё и товарообмен.  А ещё они улучшили своё здоровье за счет уменьшения числа близкородственных связей. Но при этом немного подрастеряли суверенитет. По крайней мере – в его неандертальском понимании.

Зато они выжили. А неандертальцы – вымерли. Начисто. За исключением очень небольшого числа неандертальских баб, которые сумели каким-то образом повыскакивать за  перспективных кроманьонцев. Бабы они такие – всегда нюхом чуют перспективного мужика.  Но таких, кто сумел в новой среде выжить, и нарожать совместных детей, было мало.  Отношение к ним было – ну, прямо скажем – не очень доброе. Даже шутка такая ходила, что, мол, можно умыкнуть  девушку от неандертальцев, но выбить потом неандерталку из девушки – задача невыполнимая.

Так что, по  большей части, этих авантюристок, в конце концов, съедали.  Очень мало кому повезло. Но зато неандертальцы одержали моральную победу. Они сохранили суверенитет.  Так, вместе с ним, и вымерли.

Пойдем дальше. В Европе, в Тёмные века, после того как Римской Империи окончательно пришел конец, был просто потрясающий расцвет суверенитета. Каждый местный вождь – суверенный. Вот только не надо воображать себе каменных замков. Это из другой эпохи совершенно. Лет через 600. И ничего похожего на римскую архитектуру.  Это лет 600 назад. А в промежутке – землянка. С жутким количеством блох и вшей, и всего прочего, что к этим тварям полагается. Нравы были простые. Считалось, что если тебя вши и блохи жрут охотно  – значит, у тебя доброе здоровье. А если их на тебе нет – значит, ты умер. Но зато был суверенитет.  Чего хочу в своей яме – то и ворочу, если я в ней суверен. Потом, правда, группы стали укрупняться. И вот, по мере укрупнения появились иной раз и каменные здания, то да сё, книжки разные, университеты, богословие, из которого выросла философия, светская литература, дороги, и отдельно стоящие сортиры, функционально отделенные от огорода. Который был уже не для всего сразу, а строго для выращивания капусты, репы и лука, поскольку морковь появилась намного позднее, не говоря уже о картофеле, ставшим по-настоящему съедобным только к середине XIX века. А для этого дела стали копать отдельную яму, а потом даже ставить над ней навес.  Иной раз и дороги стали мостить. Не так хорошо, как римляне, но лучше чем ничего. В общем, попер прогресс - но пострадал суверенитет. И блохи тоже пострадали. Человеческая блоха практически вымерла. Так что, если бы мнение блох кто-то спрашивал, то они бы поддержали полную суверенность.

На двух приведенных примерах видно: чем лучше мы хотим жить, тем меньше у всяких местных царьков должно быть суверенитета. Человечество сегодня достигло такой технологической сложности, что никаких суверенных государств, кроме как  в Центральной Африке, и на территории бывшего СССР, вокруг России,  уже вообще не осталось.  Если мы хотим жить хорошо – мы должны быть встроены в общие правила и в общие технологические цепочки. Мы должны всё делать не «суверенно», а так, как положено, и в рамках общей кооперации. Вот даже, простите, пердеть уже можно не всякий раз, когда захочется, а строго лимитировано. Потому, что парниковые газы разрушают озонный слой.  И продукцию надо выпускать не суверенную – а как все. Потому что гайки и болты с суверенным шагом и направлением резьбы никому не нужны.

Иными словами рамки «суверенитета» по мере развития мира сужаются, да и сам термин очень архаичен. Напомню, что суверен  — это лицо, которому без каких-либо ограничительных условий и в течение неопределённого срока полностью принадлежит верховная власть в государстве. Примерно, как Путину в России.  Таких государств на Земле всё меньше и меньше – а соседи всё отчетливее смотрят на них как на людоедов-неандертальцев, которых надо либо истребить, чтобы не сожрали кого-нибудь ненароком, либо перевоспитать до мало-мальски приличного состояния.

И ещё о терминах.  Суверенитет – это независимость государства во внешних делах и верховенство государственной власти в делах внутренних. Государство – в современном его понимании – это единая территория, обладающая суверенитетом. Такой вот отдельный отгороженный участок.

Но в современном производстве, где технологические  узлы разбросаны по всему миру, при наличии современных средств связи, при росте дистанционной  занятости и увеличении доли интеллектуального труда в любом изделии  - абсолютно в любом – такая выделенная и самодеятельная территория – бред и дикость.

Почему это так.

Человеческие связи перестали быть территориальными. Они стали производственными – и глобальными. Картофель, который вы сейчас едите,  выращен, скорее всего, в Польше. Но с использованием семенного материала из Голландии, где его выращивают по технологиям из США,  и комбайнов собранных в Германии или Канаде – и разработанных опять же, в США, и минеральных удобрений из Индии или Китая. Технология их производства также разработана в США, а оборудование, скорее всего, немецкое.  Это только верхушка айсберга. Начав разбираться, откуда поступили станки, на которых были сделаны комбайны; откуда пришло оборудование для выращивания семенного материала, для хранения, обработки и упаковки картофеля; откуда взялась сталь для всего этого, руда для её выплавки, электроэнергия, соляр для комбайнов, и оборудование для его получения из нефти, а также для  транспортировки нефти к месту выработки соляра, и так далее – мы получим карту мира.

Пойдем дальше. Если вы получаете средства ни жизнь, работая в технологической цепочке, растянутой по половине Земли, то вы зависимы от этой цепочки. По крайней мере, от ближайших к вам звеньев. Они для вас гораздо важнее, чем демагогия какого-то местного  вождя, с пером в заднице, или в дорогом костюме, это не суть важно тоже -  толкующего о «суверенитете» и «патриотизме». Нет, понятно, что ему-то его суверенитет и ваш патриотизм необходим. Это его способ прокормиться за ваш счет. А вам в них какой прок?

Пойдем ещё дальше. Развлечения. Отдых. Общение. Добро пожаловать во всемирную сеть: железо из Китая, софт со всего света,  сделан фрилансерами, программная платформа – разработана в США.  Проектирование железа – тоже США, но там его не производят, потому что им не надо, для этого есть китайцы.  Контент – общемировой, ну, тут конечно доля местного побольше. Хотя музыка и фильмы – либо США и Великобритания, и чуть-чуть Европы, либо Россия – ну, там как раз и будут заунывно петь про суверенитет. В любом случае, вы получаете очень пеструю смесь, ограниченную в основном вашим знанием языков. То есть  язык, точнее – незнание вами других языков, остается, как ни крути, последним прибежищем средневекового суверенитета. Этот барьер пока не взят. Впрочем, есть все основания полагать, что лет за 20 прогресс автоматического синхронного перевода продвинется настолько, что и эта проблема уйдет в прошлое.  И где тут место для суверенитета?

Ах, да – есть ещё реальный быт и ваше ближайшее окружение. Соседи, магазин шаговой доступности, ближайший супермаркет. Город, в котором вы живете – если он небольшой. Или район большого города. Тут вам надо решать общие бытовые проблемы. И что – для этого нужен суверенитет? То есть верховная власть, которую вы пусть даже выберете – и которой разрешите какой-то срок всё решать за вас? Да ничего подобного. Вам нужно местное самоуправление под вашим максимальным контролем, и подконтрольные клерки- исполнители, которых можно общим решением мгновенно уволить, если что-то идет не так, и назначить новых. То есть, вам нужны хорошие горизонтальные коммуникации плюс собственная гражданская ответственность и активность.

Вам не нужна вертикаль власти. Вам нужна её горизонталь.  А «суверенитет» - это именно вертикаль.

И эта вертикаль в современном мире постепенно размывается и становится ненужной. Но процесс этот долгий. Потому что осознание того, что «суверенитет» выродился в обыкновенное паразитирование бюрократической прослойки на большинстве населения приходит не сразу. На бытовом уровне это постигается проще: 90% мужчин старше 30 твердо знают, что если барышня начинает рассказывать о том, что «её трудно найти и легко потерять», то это б*ядь, и её надо, употребив по назначению, гнать в три шеи.

Так вот с пропагандистами, которые талдычат вам примерно то же про особо ценный суверенитет – ровно такая же история.

Как размывается ставший ненужным и обременительным суверенитет? В принципе – всё происходит довольно просто: жители суверенной территории по мере её технического и культурного развития мало-помалу включаются в надтерриториальные производственные цепочки. Местная «верховная власть» оказывается при этом, что называется, «не в тему». Тут возникает конфликт: власть хочет сохранить за собой хлебные места, и пытается контролировать занятость своих граждан в надтерриториальных цепочках, воздвигая разного рода территориальные барьеры. Барьеры могут быть экономическими – налоги, таможня; идеологическими – тут самые яркие примеры, конечно из  СССР: «зачем вы это рисуете – вы что пи*арас?», «сегодня он танцует джаз, а завтра Родину продаст»; пограничными – в виде запретов на въезд и выезд – кто застал СССР, тот помнит что такое выездная виза и как непросто было её получить – иной раз и всей жизни на это не хватало. Возможны и другие варианты барьеров. Могут быть и попытки контрнаступления в виде установления своих барьеров уже вне пределов территориального суверенитета: от прямой интервенции и колонизации до идеологического и языкового проникновения. Это всё разные способы решения одной-единственной задачи, стоящей перед «суверенной властью»: установить контролируемые ею барьеры между своей территорией и остальным миром,  за преодоление которых граждане должны ей что-то отстегивать. Граждан же при этом надо убедить, что без этих барьеров – им никак. «Как же вы будете без суверенитета? Вас же кто угодно обидит, ограбит, убьет – какой-нибудь чужой совсем человек.  Лучше уж это будем делать мы, по-свойски, по-домашнему, а не какие-нибудь посторонние подонки». В принципе, в этом вся идеология «примата суверенитета» и заключается. Суть же очень проста: племенные царьки, чьё время объективно прошло, стремятся сохранить за собой кормушку при власти.  

Но, в конце концов, такой конфликт как-то разрешается. Либо царьков гонят взашей – либо им удается добиться регресса и развернуть общество назад. Во втором случае последствия бывают очень тяжелыми. Страна  выбивается из общего культурного и технологического пространства, утрачивает нормальные связи, замыкается в себе и деградирует.

Про внешнее и внутренне управление

Теперь посмотрим, что происходит при «переходе под внешнее управление», которым нас так часто стращают. Собственно говоря, происходит всегда одно и то же: слияние и поглощение. Однако сценариев  такого слияния и поглощения может быть три.

1. Сценарий первый. Оккупация и колонизация

В принципе – одно и то же, разница только в том, как долго захватчик намерен эксплуатировать захваченную территорию. Если долго – это колонизация. Если относительно недолго – оккупация. Соответственно планам создаются и структуры управления: либо оккупационная администрация из числа оккупантов и местных коллаборантов-управленцев, уже относительно подготовленных при старых властях – либо собственная система подготовки кадров из местных. Задача – эксплуатация ресурсов, снимаемых с данной территории.  Включение этой территории в производственные циклы оккупанта, если оно вообще происходит, осуществляется только на низовом, сырьевом уровне. 

На практике это происходит тогда, когда «суверенное государство» поглощает или подчиняет себе другое «суверенное государство». Или – территорию, на которой в настоящее время государственности нет.

Пример оккупации, рассчитанной на короткое время: Россия – Донбасс. Тотальное разрушение, тотальных грабеж всего, вывоз в Россию целых предприятий, вывоз сырья, вывоз металла  с тех предприятий, которые нельзя или нерентабельно вывезти целиком. Если у них будет возможность, то перед уходом оккупанты снимут и вывезут в России и рельсы, и провода – словом, всё что можно вывезти.  С территорий также вывозятся люди, представляющие интерес – они также являются ресурсами, наравне со всеми остальными. Люди могут быть разными – от квалифицированных инженерных кадров до одноразового пушечного мяса.

Никаких перспектив для жителей оккупированных территорий оккупация не открывает. Это всегда тяжелые потери, регресс, откат назад, во всех смыслах, это деморализация  и разложение общества, это, наконец, прямой геноцид.

Колонизация – относительно мягкий, но и одновременно и долговременный вариант. Принято считать, что развитые в промышленном и техническом отношении страны колонизируют слаборазвитые, но далеко не всегда это так. К началу колонизации Индии,  Британия не слишком существенно превосходила её приморские государства в техническом отношении – но умело сыграла на их междоусобице.  Польша к моменту потери независимости была разорена и разрушена – но всё же, она не была менее технически продвинутой, или менее образованной, чем, к примеру, Россия.  Турция, утратившая часть территорий  в результате серии войн с Россией в XVIII-XIX веках,  находилась тогда на примерно равном уровне технологического развития, а по уровню социального развития Россию заметно опережала.  Страны Прибалтики  к моменту завоевания их СССР были более развитыми, чем Советский Союз, – и технически и социально. То же можно сказать и о Румынии, утратившей в тот же период Бессарабию и Северную Буковину.

Колонизации предшествует завоевание и оккупация. Однако, в дальнейшем, завоеватель, пытается уже окончательно встроить завоеванную территорию в свои технологические цепочки. Классические примеры колонизации – история поглощения Украины – Россией,  Ирландии и Индии – Великобританией, а Алжира – Францией. Во всех случаях речь идет об изменении этнического состава населения – с одной стороны, и воспитании собственных кадров из местных – с другой. В идеальном случае колонизируемая территория растворяется в составе государства-завоевателя, утрачивая собственное лицо.  Пример: Епископ Вениамин, занимавшийся обрусением народов Севера, говорил: «Православие должно вести борьбу не просто с чужой верой, но и с чужой национальностью , чтобы сделать их не только по вере, но и по национальности русскими».

Уровень развития колонии, допускаемый колонизатором, зависит от глубины колонизации. До тех пор пока коренное население не растворено окончательно, и не утратило даже малейших позывов к обретению независимости, оно находится под подозрением, и развитие таких территорий искусственно сдерживается, а наиболее перспективные ресурсы, и, в первую очередь – людские, из неё выводятся.  Чем дальше расстояние от метрополии, чем сильнее отличия в этническом и расовом составе и чем сильнее в завоеванном народе дух сопротивления колонизаторам – тем ближе колониальный режим к оккупационному, во всех смыслах.

И ещё одна деталь: метрополия никогда не допускает глобализации колонии. Даже будучи сама изрядно глобализирована, она замыкает все производственные, культурные и образовательные контакты колонии на себя, и всячески препятствует  выходу представителей колонизированного народа в «большой мир». Колония метрополией всячески провинциализируется. Её культура  и язык вытесняются культурой  и языком метрополии. В крайнем случае, им позволяют существовать в виде безобидных фольклорных курьезов.

В случае, если в роли метрополии выступает относительно развитая страна, она может способствовать некоторому поступательному развитию отсталой колонии. До какого-то предела,  разумеется, но, тем не менее, всё же, способствовать. Хуже обстоит дело, когда развитая страна оказывается колонизирована отсталой. На практике это означает физическое уничтожение образованного слоя колонизируемой страны и замену его культуртрегерами из метрополии.

Всё перечисленное в полной мере испытали на себе народы трех стран Балтии, а также Украины и Беларуси. И, разумеется, Бессарабии.

 2. Сценарий второй: компрадорское управление

Обычно он реализуется как естественное развитие ситуации, когда пережившей свою эпоху власти удается-таки удержаться, замкнув внешние связи на себя. Разумеется, старым элитам приходится идти при этом на компромиссы, включать, хотя и нехотя, и в ограниченном объеме, социальные лифты, но в результате они получают изолированную от мира страну, все внешние связи которой контролируются ими. И здесь они попадают в очень неприятную ловушку. Изоляция означает  неизбежную деградацию и постепенное умирание страны, а ослабление изоляции означает ослабление их власти – и в перспективе её потерю.  Самый яркий пример такого  рода – современная Россия. Впрочем, и в Украине, и в Молдове развитие шло сходным образом, но именно в России эта схема получила полное и совершенно бескомпромиссное развитие. 

Итак, изоляция приводит к деградации, а выход из изоляции чреват потерей власти. Тогда, используя подконтрольные им внешние связи, властные элиты включают себя в мировую кооперацию в качестве отдельных от страны финансовых игроков, используя саму страну как базу для своего  роста. По сути, и по оказываемым эффектам, этот вариант аналогичен оккупации, хотя и относительно растянут по времени. Но ненамного. 

Страна при этом используется как донор: капитала, сырья, человеческих ресурсов – всего, вывоз чего может принести доход. В развитие самой страны вложений либо нет вовсе, либо они осуществляются на минимальном инфраструктурном уровне, с целью поддержания механизмов вывода ресурсов. Сами элиты последовательно готовят свою эвакуацию, «врастая» в глобальные финансовые и и технологические цепочки. Если население страны всё же окажется способным к гражданскому сопротивлению, то в стране начинаются революционные процессы, в ходе которых сплотившееся и восставшее общество пытается сломать компрадорские схемы. Именно это мы видим сегодня в Украине. Процесс это тоже долгий, не одномоментный, и не решаемый никаким разовым действием – Третий Майдан 2013-2014 года лишь сдвинул ситуацию с места, и она стала, хотя и медленно, меняться. Но борьба продолжается, и исход её неясен.

Если компрадорское управление не удастся сломать, то выжав территорию досуха – и укрепившись за её пределами – оккупанты покинут страну. Термин «оккупанты» применен совершенно сознательно. Хотя компрадорские элиты и имеют местное происхождение, они за довольно короткий срок полностью отчуждаются от местного населения и являются де-факто оккупационной администрацией, причем, в наихудшем из всех возможных её вариантов. Немного найдется в истории примеров иностранных оккупационных режимов, сравнимых по своей жестокости с типичными компрадорскими.

Итак, по завершении операции, компрадорские управляющие распродают всё, что возможно, и покидают уже окончательно выработанную, деградировавшую и лишенную дальнейших перспектив «бывшую страну». На этом этапе они стараются ликвидировать и саму её государственность, чтобы избежать преследования в дальнейшем.  В результате, такие территории, как правило, реорганизуются: делятся по-новому, и колонизируются. В том, разумеется, случае, если они ещё хоть на что-то пригодны. Если же интереса к ним нет совсем, то они впадают в окончательное одичание, усугубляемое ещё и тем, что развитые страны стараются не допускать на них современные технологии, справедливо полагая, что в руках дикарей они могут быть опасны. Впрочем, на таких территориях не остается обычно и подходящего человеческого ресурса для эксплуатации таких технологий. Образуется «дикое поле», без твердых законов, без юридических гарантий, без внятной власти. На нём действуют мобильные группы авантюристов, более или менее включенных в мировую кооперацию. Но действия таких групп кратковременны, они  направлены на быстрое извлечение прибыли и быстрый уход. Население продолжает бежать с таких территорий, а те, кто остается, вымирают и деградируют.

Никаких серьезных инвестиций, способных вывести такие территории  из тупика, на них не приходит, по причине отсутствия юридических гарантий. Их, в свою очередь, нет по причине отсутствия власти, реально и долговременно контролирующей ситуацию. Ну, а вменяемая власть отсутствует как раз по причине деградации всего: экономики, общества, элит.

Пример – Сомали, и сомалийские пираты как пример пришлых мобильных авантюристов. Они воспользовались ситуацией, навербовали местных одноразовых боевиков, сорвали за 10, примерно, лет порядка миллиарда долларов, и ушли, когда проект изжил себя. В перспективе 15-20 лет – вероятно, такая же судьба ждет и Россию.

3. Сценарий третий. Интеграционное управление.

Мы снова возвращаемся к развилке возможностей, возникающих при распаде изжившего себя суверенитета. Допустим, что общество сумело потеснить старую «суверенную власть» или пришедших к ней на смену компрадоров, и получить выход во внешний мир, минуя их. И сумело закрепить эту ситуацию, хотя бы на уровне частичного компромисса. Добившись этого, общество будет продолжать консолидироваться, теснить «суверенных» бюрократов заменяя их гражданским самоуправлением на всех уровнях и мало-помалу формировать власть, не цепляющуюся за древний «суверенитет» намертво, а готовую идти на уступки в этом вопросе ради технического и социального развития. Готовую реформировать и страну и себя, встраиваясь вместе со страной в общемировые отношения. Тогда возникает другая проблема: проблема неготовности к такой интеграции.  

Неготовность, как правило, носит всеобщий и системный характер. Не готово всё. Ни промышленность.  Ни кадры. Ни принятые в обществе модели поведения. Ни законодательство. Ни степень уважения к законам и готовности их выполнять: слаборазвитые в техническом отношении общества, всегда хуже развиты и социально, их граждан отличает меньшая гражданская сознательность и сплоченность, они менее склонны уважать закон, и более склонны к криминалу и коррупции. Это, в свою очередь, создает в обществе непривлекательный инвестиционный климат.

Реформировать такое общество в разумные сроки и с разумными затратами можно только под  более или менее жестким внешним контролем. Производственные, образовательные, социальные, политические и все иные институции такого общества должны быть встроены в общемировые и трансгосударственные структуры  соответствующего профиля, на правах младших и подчиненных партнеров. Либо, в самом крайнем случае,  в институции государств, глубоко интегрированных в мировую кооперацию, и взявших на себя довольно неблагодарное и затратное цивилизаторское бремя. Чем шире такая интеграция – тем больше степень  передачи полномочий внешнему управлению, но тем больше и эффект от неё.  

На первый взгляд кажется, что перед нами вариант колонизации. Но это далеко так, и вот почему. Метрополия вынуждена конкурировать за колонию с другими кандидатами на роль метрополии. Она должна изолировать  её территориально – просто чтобы отогнать конкурентов. Глобальная кооперация не нуждается в такой изоляции от мира. Корпоративная конкуренция, разумеется, есть и в этом случае, но она идет между транснациональными, а не территориальными структурами. Как следствие, она строится по ясным правилам, гарантированным общей для всего мира системой экономических судов и общемировыми механизмами исполнения их решений.

Иными словами, никто не сможет долго удерживать такую территорию в изоляции в своих узкокорпоративных интересах. Её освоение, и инвестирование в неё, при нормальной,  полноразмерной передаче части прав контроля и управления транснациональным и межгосударственным структурам, и при обеспечении внутренней стабильности и верховенства закона будет идти по общим правилам. А, следовательно, у неё не будет потолка развития – по мере наращивания промышленной базы и социальной базы в ней смогут разворачиваться все более и более продвинутые производства. Такие производства – по законам развития индустриального мира – всегда нуждаются в новых пространствах для расширения. Но эти пространства должны быть подготовлены. На них должна быть создана соответствующая инфраструктура и достигнуто необходимое качество населения. По мере развития инфраструктуры, и социализации населения, на такую территорию будут постепенно приходить всё более и более сложные технологические циклы. Соответственно будет расти её  социальная обустроенность, а следом за ней - уровень жизни населения.

Разумеется, процесс этот, в сравнении с продолжительностью человеческой жизни, очень не быстрый. При этом, более развитые страны тоже не стоят на месте, и уходят вперед и вперед.  Догнать мирового лидера – США в этом случае проблематично, впрочем, США вообще уникальны во всей мировой истории. Но стартовав  под внешним управлением, выйти  затем во второй-третий ряд развитых стран в течение исторически короткого периода в 50-100 лет – это, как показывает мировой опыт, вполне возможно. Если, конечно, действовать последовательно, без грубых ошибок и откатов назад, и не цепляться за отжившие понятия, утратившие актуальность в наши дни. Одно из таких понятий как раз и есть миф о самоценности вертикального «суверенитета».

Вертикаль «государственного суверенитета» постоянно, и, нередко, преднамеренно, стремясь запутать граждан, и подкрепить идеологически компрадорский вариант развития, путают с гражданской социальной  горизонталью, которая тоже имеет прочную территориальную привязку. Но кроме такой привязки ничего общего у «суверенитета» и гражданского самоуправления нет. Попытка поставить между ними знак равенства – преднамеренный и грубый обман, речь идет о вещах абсолютно разных. Значение гражданского общества и прочных горизонтальных социальных связей по мере усложнения технологических циклов, реализуемых на данной территории, будет всегда, напротив,  только возрастать. Но это уже другая история.