Сегодня едва ли кто-то в России может говорить о дальнейших перспективах хоть с какой-то долей уверенности. Людям совершенно непонятно, что происходит в сознании самых высоких российских начальников, они судят о намерениях государства по тому, что слышат и видят в эфире федеральных телеканалов и в их интернет-филиалах.
А видят они, как в записанном еще прошлой осенью и вброшенном в СМИ в мае этого года интервью президент Путин называет Россию «отдельной цивилизацией» (приравнивая ее тем самым к Древней Греции, Вавилону и Византии) и заодно рассказывает об оружии, которого «нет ни у одной страны в мире». Делается это на фоне развала ключевых международных соглашений о контроле над вооружениями, бессмысленного участия России в гражданских войнах в Сирии и Ливии, нарастания противостояния почти со всем окружающим миром: с Европой, США, ближайшими соседями — Украиной, Грузией и даже Белоруссией. С такой политикой за двадцать лет правления Путина Россия не просто не стала частью современной цивилизации, а, наоборот, попала в «межцивилизационную щель» (см. «Путь, которого нет», 2015).
Кроме того, такие высказывания главы государства — недвусмысленная политическая декларация, требующая многомиллиардных вливаний из бюджета. Таким образом, заявляется, что никакое падение цен на нефть, никакой экономический и социальный кризис, вызванный пандемией, не должны помешать расходам на геополитические авантюры и конфронтацию.
Последние несколько месяцев под прикрытием пандемии в России ускоренными темпами создается авторитарно-корпоративный режим с несменяемой властью: принимаются антиконституционные поправки к Конституции, вводятся электронно-почтовое голосование (обеспечивающее полный политический контроль и тем самым окончательно ликвидирующее институт выборов) и цифровой контроль за населением, армии придается характер закрытой организации (Путин уже обязал российских военных скрывать свою принадлежность к армии).
Все это сводится к главной мысли, которая и доминирует в информационном пространстве: Россия — воюющая страна, ведущая бесконечную многоформатную борьбу со своим историческим врагом, Западом, и его сателлитами.
Согласно этой концепции и по твердому убеждению высшего руководства страны, у нас нет ни малейшего шанса когда-либо закончить эту войну, потому что в этом состоит историческое предназначение и единственный смысл российской государственности. И все наши граждане — пехотинцы на этой войне за наше славное прошлое, а экономика — это не более чем средство мобилизации ресурсов для ведения войны. Резервы, накопленные за предыдущие годы, предназначены именно для этой войны: для критического импорта, экстренного импортозамещения, снабжения армии, диверсий и борьбы с вражескими диверсантами, разведки и пропаганды, то есть всего того, что нужно для борьбы с внешним и внутренним врагом, а не с экономическим спадом или падением доходов населения. Бизнесу в этой системе координат остается не слишком богатый выбор: либо адаптироваться к предложенному курсу и научиться на нем зарабатывать, либо выбыть из игры, желательно без экспроприации, но если не получится, то и с таковой.
Судя по всему, те, кто определяет политику в Кремле (и одновременно составляет методички для ведущих ток-шоу на гостелеканалах), считают, что спасение экономики в прежнем виде неактуально и не нужно.
Действительно, если исходить из того, что главная миссия России состоит в борьбе с коллективным Западом, в «отвоевывании примыкающих территорий» и позиций по всему миру, в подготовке к смертельной схватке с извечным «историческим врагом», то экономика должна быть другой: все ресурсы должны быть мобилизованы для этих задач. И резервы тоже.
Резервы очень пригодятся, например, когда Запад будет отрезать страну от зарубежных рынков, кредитов, сложных технологий добычи сырья, компонентов для производства оружия и жизненно необходимой техники. Кроме того, продолжение гибридной войны с Западом потребует полного отказа от закупок там компьютерного оборудования и программного обеспечения, а на соответствующее переоснащение, которое уже объявлено в срочном порядке, уйдут дополнительные средства.
Пока же, во время кризиса, когда регулярные доходы государства сокращаются, наличие резервов приобретает критическое значение для решения вот таких «государственных задач». В периоды ухудшения ситуации государство не может допустить остановки или исчезновения критически важных для него производств, которые чаще всего не являются самоподдерживающимися, а требуют целенаправленной поддержки.
На мелкий же и средний бизнес в потребительском сегменте в Кремле смотрят как на сорную траву: мол, растет сама без всякой политики, и если кризис покосит эту, вырастет новая. Какая-то польза от этого сектора, конечно, есть: он помогает снабжать население продовольствием, трудоустраивает значительное количество людей, которые в противном случае болтались бы без дела и создавали проблемы. Но тратить («палить») ресурсы на специальное выращивание «сорной травы» — это перебор, уверены наверху.
Такие представления о миссии и приоритетах России заметно представлены не только в узком кремлевском кругу, но и во всем верхнем слое российского общества, включая интеллектуально продвинутую его часть. Эти взгляды разделяют, в частности, большинство представителей научной и технической интеллигенции, значительная часть культурной элиты, преподавательского состава вузов, многие представители делового сообщества, прежде всего окологосударственный крупный бизнес — даже несмотря на то, что отношения с силовой элитой у него складываются крайне непросто. Да и хозяева мелкого и среднего бизнеса, хотя и обижены отсутствием поддержки властей, в целом разделяют имперские и антизападные настроения.
Причин распространенности таких подходов в российских элитах множество. Однако здесь важны не причины, а следствие: тот факт, что идея противостояния Западу обеспечивает власти высокий уровень поддержки в верхних слоях российского общества, определяет главные направления внутренней политики на ближайшую перспективу. Прежде всего дальнейшую централизацию ресурсов в руках унитарного государства, господство идеи единой и неделимой власти (без противовесов и реального разделения властей), превалирование внешнеполитических задач над экономическими. То есть, по сути, это комплекс идей авторитарного корпоративного государства — идей, которые не вчера появились и, видимо, не завтра умрут.
Проблема, однако, не в существовании подобных идей, а в том, что сегодня они становятся доминирующими в российской правящей элите. Вокруг них вырабатывается если не консенсус, то система представлений о государственной власти, которая оказывается приемлемой для всех ключевых сегментов управляющего слоя. Все они сегодня принимают авторитаризм и конфронтационные отношения с Западом как объективную реальность, не имеющую здесь и сейчас работоспособных альтернатив. Единственным противодействием этому процессу, возможно, станет постепенная смена поколений в органах власти и управления. Правда, смена поколений может и усугубить проблему. Новое поколение растет в атмосфере войны и конфронтации. Для современной российской молодежи происходящие сдвиги в сознании и разговоры о возможности ядерного конфликта с расчетами ресурсов и потерь — это «новая нормальность».
Вместе с тем заметно, что в рамках антизападного авторитарного мейнстрима в России есть существенно отличающиеся по своему характеру лагеря. Представители одного склонны к осторожной выжидательной тактике, они занимают примирительную позицию по непринципиальным вопросам и постепенно готовятся к возможному ухудшению ситуации путем накопления сил и резервов. Другие, наоборот, толкают к активным действиям по всему внешнему периметру (прежде всего в отношении Украины), зачистке «тылов» и подготовке к смертельной схватке уже в ближайшем будущем. Они упирают на то, что сегодня Запад «прогнил» и не сможет оказать серьезного сопротивления (как сказал президент одного из российских ядерных центров, колосс «на одной глиняной ноге», который якобы не выдержит серьезного противостояния), и предлагают решительнее наступать на его позиции по наиболее важным направлениям. К сожалению, наше ближайшее будущее будет во многом определяться соотношением сил и активности этих двух антизападных лагерей. Нынешние и предстоящие трудности стран западного мира второй лагерь может использовать для подстрекательств к более решительным действиям. Единственное, что пока сдерживает представителей этого лагеря, — отсутствие в нем харизматичных лидеров.
Даже если вышеприведенный подход не вполне отражает планы и представления того, кто находится на вершине российской власти, после определенного момента это становится уже неважным. Потому что если огромный государственный корабль окончательно наберет ход, изменить траекторию его движения на коротком историческом промежутке уже не удастся, что бы ни думали по этому поводу в капитанской рубке.
Итак, российская экономика входит в серьезный кризис. Для России кризис окажется особенно тяжелым вследствие исчерпанности экономической модели, многолетней неэффективности, падения цен на нефть и газ, санкций. Из состояния посткарантинного ступора экономику могло бы вывести государство с помощью серьезных усилий. Однако в России нет качественного государства и, соответственно, грамотной политики. Путинское государство не будет в объективно необходимом объеме инвестировать в экономику, так как считает своей исторической миссией борьбу с Западом, а не создание современной экономики и повышение благосостояния граждан. В этом, а не в коронавирусе суть российского кризиса.
Нацеленность российского истеблишмента на борьбу с Западом становится опасной для России и мира.
