Наступление германских войск, развернутое в апреле 1940 г. на севере, а в мае – на западе Европы, привело не только к нацистской оккупации и установлению контроля гитлеровской Германии в этих частях континента. Поражение Франции, закрепленное 22 июня Компьенским перемирием, означавшим ее фактическую капитуляцию перед «третьим рейхом», стало важнейшим поворот- ным пунктом в начальном ходе войны, повлиявшим на ситуацию в других евро- пейских регионах. В том числе на Балканах. У Гитлера и присоединившегося к нему Муссолини оказались развязаны руки для более решительных действий, направленных на подчинение балканских государств, как тех, которые до сих пор удавалось вовлечь в орбиту «оси» лишь частично, так и особенно тех, которые еще продолжали лавировать между воюющими лагерями либо даже тяготели к антигитлеровской стороне. Последние лишились столь важного внешнеполити- ческого фактора, как англо-французская коалиция, чего не могла компенсировать одна Англия, влияние и возможности которой на Балканах после разгрома Фран- ции резко упали. Вместе с тем в обстановке, вызванной поражением Франции, политику в этом регионе резко активизировал СССР, уже перед тем начавший попытки стать одним из основных игроков на балканской сцене. В результате преобладающая часть государств на Балканах, включавшая наиболее крупные из них – Румынию,

Югославию и Болгарию, оказалась в перекрестье устремлений, с одной стороны, Гитлера, с другой – Сталина. Германия, для которой большинство балканских стран представляло тогда ин- терес главным образом в качестве поставщика сырья и продовольствия, присту- пила прежде всего к усилению нажима на них для еще более интенсивного выка- чивания важных для нее ресурсов. Так, 15 июня 1940 г., когда поражение Франции стало уже очевидным, Берлин указал правительству самого большого государства региона, Югославии, что в новых условиях оно должно отдавать себе отчет в пол- ной экономической зависимости от держав «оси». А месяц спустя Белград, под нацистским давлением, фактически обязался прекратить югославский экспорт в страны, находившиеся в войне с Германией [1. Knj. 1. Dok. Br. 241. S. 711], что имело в виду Англию. Усилия Советского Союза на Балканах шли в ином направлении. Уже 23 июня 1940 г., на следующий день после Компьенского перемирия, В.М. Молотов, то- гдашний председатель Совнаркома и нарком иностранных дел СССР, через по- сла Германии в Москве Ф.В. Шуленбурга уведомил Берлин о решении Кремля потребовать у Бухареста немедленной передачи Советскому Союзу Бессарабии, а также Буковины. И указал на ожидание Москвы, что Германия не будет мешать СССР, а окажет ему поддержку на основе существующего соглашения [2. Т. ХХIII. Кн. 1. Док. 217. С. 365–366; 3. Vol. X. Doc. № 4. P. 3–4]. Имелся в виду секретный советско-германский протокол к договору от 23 августа 1939 г., фиксировавший «интерес СССР к Бессарабии» и «полную политическую незаинтересованность» в ней Берлина [2. Т. ХХII. Кн. 1. Док. 485. С. 632]. Однако в протоколе не было и намека, чтобы эта договоренность о Бессарабии относилась к Буковине. И на- цистское руководство 25 июня 1940 г. ответило через Шуленбурга, что поддержит перед Бухарестом требования Москвы о Бессарабии, но их распространение на Буковину – новый вопрос, усложняющий дело. Хотя Молотов и пытался доказы- вать послу правомерность претензий на всю Буковину, однако 26 июня уведомил его, что, учитывая мнение Берлина, требования СССР в этой области ограничи- ваются ее северной частью [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 225. С. 374–375; 3. Vol. X. Doc. № 13. P. 12–13; Doc. № 20. P. 21; Doc. № 25. P. 26]. В тот же день Молотов вручил посланнику Румынии ультимативное требова- ние о передаче Бессарабии и Северной Буковины, подкрепленное сосредоточе- нием крупной, почти в 640 тыс. человек, советской военной группировки, изго- товившейся к удару по румынским войскам. По поводу Бессарабии ультиматум аргументировался тем, что СССР никогда не признавал ее присоединения к Румынии в 1918 г. и претендовал на нее как на территорию, принадлежавшую с 1812 г. России. А по поводу северной части Буковины, которая до 1918 г. нахо- дилась в составе Австро-Венгрии и никогда России не принадлежала, претензии аргументировались тезисом, что население Буковины в большинстве – украинцы и должно соединиться с Украинской ССР. Но линией советско-румынской грани- цы, обозначенной на приложенной к советскому ультиматуму карте, в пределы СССР молчаливо включался и расположенный между Бессарабией и Северной Буковиной район на севере румынской Молдовы, являвшийся частью Румынии от ее возникновения как государства на рубеже 50–60-х годов XIX в. (о совет- ско-румынских дипломатических контактах в связи с ультиматумом Москвы см. [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 229. С. 380–384; Док. 238. С. 391–392; 4. Док. 163. С. 310–315; Док. 165. С. 315–317; Док. 166. С. 318; Док. 170. С. 327–328; Док. 171. С. 329; Док. 174. С. 331; Док. 178. С. 336; Док. 183. С. 339]; о советской военной операции, готовившейся на случай отказа Румынии от выполнения условий ультиматума, см. [5. С. 275–338; 6. С. 77–113; 7. Док. № 21, 22, 23; 8. C. 62–68]). После получения румынской стороной советского требования нацистское руководство, соответственно договоренности с СССР, посчитало нужным «посовеовать» Бухаресту уступить Москве [3. Vol. X. Doc. № 28. P. 27–28; Doc. № 33. P. 34; Doc. № 34. P. 34–35; 4. Док. 164. С. 315]. Сообщив тут же о своей позиции правительству Италии и одновременно запросив его, как оно намерено поступить, Берлин фактически воздействовал на принятие и Римом такого же решения [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 227. С. 378; 3. Vol. X. Doc. № 8. P. 9 (Note 14); Doc. № 18. P. 18–19; 4. Док. 175. С. 331–332]. В этой ситуации, а к тому же опасаясь, как бы одновременно с СССР, воспользовавшись его акцией, не выступили с террито- риальными претензиями к Румынии также Венгрия – по поводу Трансильвании и Болгария – по поводу Южной Добруджи, Бухарест был принужден выполнить ультиматум Кремля (о том, как принималось румынским руководством это решение, см. [9. Разд. VII. Док. 20. С. 357–361]). При рассмотрении этих событий, в последние два десятилетия – с использова- нием советской документации, становившейся частично доступной, в историо- графии продолжают проявляться различия в оценке и объяснении мотивов акции СССР, предпринятой при фактической поддержке Германии и Италии.

В работах западных авторов, не говоря уже о румынских, преобладает оценка упомянутых выше советских действий как оккупации или аннексии. Однако некоторые западные историки, подобно Г. Городецкому или Дж. Робертсу, были склонны ставить во главу угла тезис о том, что действия Кремля диктовались не экспансионизмом, а исключительно целями укрепления безопасности СССР. Но если Городецкий при этом писал о советской аннексии Бессарабии и Северной Буковины, то Робертс в основном пользовался более неопределенной формулировкой об их «включении» в СССР [10. C. 44–47; 11. P. 55–56]. В российской историографии некоторые авторы писали об аннексии, как, ска-жем, А.Д. Богатуров, применительно, по крайней мере, к Северной Буковине, в прошлом России не принадлежавшей, либо, как А.Г. Ложкин, по поводу не только Северной Буковины, но и Бессарабии [12]. Или подобно, например, М.Д. Ерещенко, указывали на «имперский диктат», проявленный СССР в отношении Румынии, на «циничные переговоры» и согласованные действия Москвы и Берлина [13. С. 356, 357]. А.О. Чубарьян не давал общей оценки советской акции, но отмечал, по его определению, неуместную жесткость, амбициозность и «весьма негибкие методы» Кремля [14. С. 358]. В работах Л.Я. Гибианского [15] или Ю.Г. Голуба и В.А. Аблизина [6], в которых эти действия СССР рассматривались в контексте общей ситуации на Балканах и советско-германских отношений, акцент, хотя и в различной мере, делался на том, что ультиматум стал успешным для Москвы при поддержке Берлина, а также Рима. Но что затем последствия советской акции оказались противоположны устремлениям Кремля на Балканах. Часть же российских историков, особенно в первое постсоветское десятилетие, предпочитая в той или иной мере воздерживаться от прямых оценок, делала, однако, в качестве стержня в действиях СССР упор на возвращении Бессарабии, по поводу которой эти авторы считали аксиомой официальный тезис советской политики, что данная область была просто аннексирована в 1918 г. Румынией. Подобная позиция, хотя и в разной степени, проявилась, например, в таких вышедших тогда трудах, как книги В.Я. Сиполса [16. С. 242–246] и М.И. Мельтюхова [17. С. 214–233]. Вместе с тем заметно присутствует в российской историографии тенденция исключительно позитивной оценки советских действий, вызванных, согласно этой оценке, как стремлением усилить обороноспособность СССР на юго-западных рубежах, так и целью, как формулируется, «освободить» население территорий, о которых идет речь, от «гнета боярской Румынии». Такая тенденция, выраженная, например, тем же Мельтюховым в его более поздней работе [5], прямо продолжает версию советской историографии.

В ряде случаев реанимируются и свойственные советской историографии приемы искажения исторической реальности. Так, в получившем известность четырехтомнике о мировых войнах ХХ в., где советская акция в отношении Румынии охарактеризована исключительно как «укрепление юго-западных границ СССР», при этом, хотя и упоминается – очень, правда, усеченно – о предварительном обращении Москвы к Берлину, однако полностью умалчивается об ответе «третьего рейха», о германской поддержке советского ультиматума и о той важнейшей роли, которую такая позиция нацистского руководства сыграла в вынужденном принятии ультиматума Бухарестом. Полностью умалчивается и о подготовленном на случай несогласия Бухареста ударе по Румынии мощной группировки советских войск [18. С. 92–93].

Подобное наследие советской историографической традиции все еще сказыва- ется не только в современных работах тех или иных авторов, но даже в некоторых публичных документах официальных структур. Наглядный пример – так называемая справка Историко-документального департамента МИДа России, помещенная на сайте МИДа в ноябре 2011 г. и посвященная характеристике советской внешней политики накануне гитлеровского нападения на СССР. В справке, в которой специальное внимание уделено и акции по включению Бессарабии и Северной Буковины (о районе на севере румынской Молдовы там вовсе не упоминается) в состав СССР, нет ни слова о предварительной советско-германской договоренности по данному вопросу. Вместо этого говорится, что румынское правительство «обратилось к Германии, Италии, Югославии, Греции и Турции с запросом: как они расценивают советские предложения», а перечисленные страны «посоветовали Бухаресту урегулировать конфликт с СССР мирным путем». И в результате «румыны полностью согласились с предложениями советской стороны» [19].

Подобным изображением искусственно зачислены в один ряд, с одной стороны, державы «оси», с другой – союзники Румынии по Балканской Антанте. На самом же деле позиция первых была следствием советско-германской договоренности и содействием ультиматуму Москвы. А позиция вторых, не знавших о договоренности и опасавшихся как держав «оси», так и СССР, диктовалась боязнью того, что в случае советско-румынского военного столкновения все участники Балканской Антанты могут быть затянуты в водоворот большой войны. Таким образом, путем комбинации умалчивания о советско-германской договоренности и произвольного объединения позиций держав «оси» и стран Балканской Антанты справка искажает обстоятельства проведения акции СССР в отношении Румынии, характер предпринятых тогда действий Кремля, в том числе скрывает роль его взаимодействия с «третьим рейхом».

Среди тех российских и зарубежных историков, кто характеризовал советскую акцию как целиком или преимущественно призванную усилить оборону СССР, имеет место, однако, существенная разница в представлениях о том, против какой конкретной угрозы была направлена эта акция. В большинстве случаев утверждается, что Кремль названными действиями хотел приобрести более благоприятные рубежи для противостояния возросшей опасности со стороны Германии. И с данной целью, как говорится, к примеру, в упомянутом четырехтомнике о ми- ровых войнах ХХ в., создавал «стратегическое предполье на западе» [18. С. 92– 93]. А скажем, по утверждению Городецкого, советская акция была связана не только с планами по поводу Германии, но в еще большей мере с тем, что Сталин серьезно опасался британской интервенции на Черном море с использованием Румынии. И потому стремился превентивно установить контроль над устьем Ду- ная [10. С. 45–46]. Ни в пользу одного, ни в пользу другого из этих утверждений никакой документации руководства СССР не приводилось. Ибо из-за значительной ограниченности и целенаправленной селективности в рассекречивании российских архивных материалов, относящихся к сталинской внешней политике, в большинстве случаев вообще не известны документы о том, как и из каких непосредственных соображений принимались тогда Кремлем внешнеполитические решения. Это касается и рассматриваемого нами случая. Соответственно, указывая в одной из своих предыдущих работ на обе названные версии, я мог лишь констатировать отсутствие конкретных документальных данных в подтверждение какой-либо из них [15. С. 488].

Но с тех пор стали известны сведения из новых источников. И они говорят, скорее, в пользу версии, более близкой тезису Городецкого. Речь идет о советских военных планах и подготовительных мероприятиях, которые разрабатывались весной – в начале лета 1940 г. Так, 19–23 апреля 1940 г. в штабе Киевского особого военного округа (КОВО) состоялась фронтовая оперативная игра по штабным картам, содержанием которой было моделирование действий советских войск против Румынии. По сценарию игры, эти действия готовились ввиду угрозы организованного англо- французской коалицией нападения на СССР из Румынии и Турции. В нападении, наряду с румынскими и турецкими, участвовали бы и англо-французские войска. Их в Румынию пропускала бы через свою территорию Югославия. И сама Югославия, проведя мобилизацию, сосредоточила бы собственные войска на северо- востоке страны, у границы с Румынией, что, в конечном счете, значило – тоже в направлении СССР.

Согласно тому же сценарию, советская сторона, узнав о предстоявшем нападении, наносила удар первой, стремясь к прорыву своих войск в глубь Румынии, к окружению и уничтожению румынских вооруженных сил на северо-востоке и в центре страны. При этом предусматривалось, что справа от направления действий Красной Армии, т.е. с севера и запада, «войска КОВО обеспечивают границу» с оккупировавшими Польшу немцами, а также с Венгрией, которые бы не вмешивались в события [20. Ф. 37977. Оп. 4. Д. 425. Л. 152–240]. Правда, Мельтюхов, в значительной мере излагавший в одной из недавних работ содержание упомянутых документальных данных об этой игре, утверждал, что она «являлась не отработкой готовящегося наступления, а обычным этапом оперативной подготовки высшего комсостава и штабов армий КОВО» [5. С. 273]. Но очевидных аргументов в пользу столь категоричного суждения документы не содержат.

Между тем, спустя всего немногим больше месяца после игры стал, по заданию советского военного руководства, разрабатываться план не игровой, а реальной военной операции против Румынии. Об этом плане пойдет речь ниже. Но сначала обратимся к вопросу, который Мельтюхов вовсе не ставил. Откуда взялись международно-политические параметры апрельской штабной игры, ее контекст возможной перспективы столкновения с англо-французской коалицией? Трудно себе представить, чтобы в условиях крайне жесткого контроля, свойственного тогда советскому режиму, эти параметры могли быть отсебятиной командования КОВО, а не отражением общих установок, исходивших от Кремля. Тем более что командующим КОВО являлся С.К. Тимошенко, которого вслед за тем, в начале мая 1940 г., назначили наркомом обороны СССР. Но если таковыми были установки сверху, то выходит, что даже за месяц с небольшим до развернувшегося поражения Франции руководство СССР наиболее актуальным противником считало англо-французскую коалицию. Это являлось продолжением той линии враждебности к Англии и Франции, которая была взята Кремлем с рубежа лета – осени 1939 г., когда его внешнеполитическая активность стала развиваться под знаком альянса с «третьим рейхом».

Эта позиция выражалась публично в официальных советских заявлениях и пропаганде: Англия и Франция объявлялись «поджигателями войны», теми, кто «несет ответственность» за нее, в то время как Германия выставлялась в роли миролюбца, не говоря уж о том, что в такой роли фигурировал, разумеется, сам СССР. Непосредственное участие в подобной публичной кампании принимал даже открыто Сталин [22].

Весной 1940 г. ужесточение продолжилось в связи со сведениями об обсуждавшейся Парижем и Лондоном возможности нанесения ударов по советским нефтедобывающим и нефтеперерабатывающим объектам на Кавказе, чьей продукцией снабжалась Германия, противник Англии и Франции в войне. Эти сведения во многом воспринимались как та угроза нападения на СССР с юга и юго-запада, которая была положена в основу сценария игры, проведенной в штабе КОВО в апреле. Из документов видно, что с конца 1939 г., а особенно весной 1940 г., проводились не только штабные игры, но и принимались серьезные практические меры по подготовке к возможным действиям Красной Армии против турецких и англо-французских сил в приграничном с Турцией районе Южного Кавказа. И к нанесению советской авиацией ударов на значительном пространстве Восточного Средиземноморья и Ближнего Востока (о подобных документальных данных см. [23. С. 199–200]).

Даже на рубеже мая–июня 1940 г., когда поражение Франции становилось почти очевидным, упомянутое отношение к англо-французской коалиции все еще имело место. И ясно сказалось при начавшемся составлении упомянутого выше плана реальной военной операции против Румынии. В первоначальном варианте этого плана, который, по заданию сверху, представил 3 июня наркому обороны Тимошенко начальник штаба КОВО Н.Ф. Ватутин, по-прежнему не исключалось, что на помощь румынской армии могут быть брошены англо-французские силы через Югославию. Предусматривалось также, что советский Черноморский флот (ЧФ) должен «захватить Босфор и Дарданеллы и запереть выходы из них» в Черное море [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 668. Л. 2, 7]. Операция в отношении проливов могла иметь лишь одну направленность: против действий англо-французского – преимущественно британского – флота, преобладавшего тогда в Восточном Средиземноморье. Более того, когда затем уже в Генштабе было продолжено планирование операции против Румынии, при этом еще некоторое время по-прежнему ставилась перед ЧФ задача быть готовым к установке минных заграждений у Босфора и не допустить прохода через него в Черное море «враждебных флотов и подводных лодок» [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 658. Л. 7, 15, 23].

Лишь позднее в разработках Генштаба такие задачи ЧФ были сняты. И отсутствовали в появившихся 20–23 июня директивах об операции против Румынии, исходивших от наркома обороны, начальника Генштаба и командования Южного фронта, специально образованного для этой операции [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 656. Л. 6–7; Д. 658. Л. 7, 23; Д. 666. Л. 26–27, 51]. В доступных документах Генштаба вариант задач ЧФ, сокращенный путем исключения пункта о проливах, первый раз содержится в записке начальника Главного морского штаба Л.М. Галлера [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 658. Л. 9]. Указывая на данное обстоятельство, Мельтюхов утверждал, что на сокращении, как он формулировал, «настояло» военно-мор- ское командование [5. С. 286]. Однако сама записка Галлера не является тому свидетельством. Ведь решение о проливах могло приниматься лишь Кремлем, ибо касалось не только собственно военной, но прежде всего – международно- политической стороны дела, а в документах, о которых идет речь, нет сведений, из чего исходило при этом руководство СССР. Формулируя свое утверждение, Мельтюхов оставляет без внимания, что в течение первой половины июня 1940 г., ввиду разгрома Франции и вступления 10 июня Италии в войну на стороне Германии, просто отпала возможность англо-французского военного противодействия операции СССР в Румынии. Такого противодействия не могла оказать и Англия, оставшаяся в Европе в одиночестве и получившая на Средиземноморье итальян- ского противника.

В обстановке подобных перемен и резкого усиления позиций Германии и вообще «оси» в Европе корректировались определенным образом и другие важные аспекты замысла советской военной акции в отношении Румынии. В первоначальном плане, который Ватутин представил 3 июня 1940 г. наркому обороны, присоединение Бессарабии и Буковины не фигурировало как цель: об этом ничего не говорилось. Планом намечались две операции советских войск. Цель первой операции, выходившей далеко за пределы упомянутых территорий, к центральным районам Румынии, заключалась в разгроме основной части румынской армии. А при успешном выполнении первой предусматривалась вторая опе- рация – нанесение главного удара на Бухарест «с целью окончательной ликвида- ции Румынии, захвата Добруджи и дальнейшего овладения Европейской Турцией и Дарданеллами» [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 668. Л. 1–10]. В плане не пояснялось, что означала формулировка об «окончательной ликвидации Румынии». Имелось ли в виду просто полное военное поражение этой страны или же вообще ликвидация Румынии как государства?

Если подразумевался лишь военный разгром, что же мыслилось по поводу последующего социально-политического и государствен- ного строя в Румынии: его смена на просоветский либо даже советский режим или какие-то другие варианты? А если имелось в виду вовсе прекратить существование румынского государства, то каким образом: присоединением ли всей Румынии к СССР или ее разделом между ним и двумя другими претендентами на части ее территории – Венгрией и Болгарией? И в частности, как, к примеру, намеченная планом Ватутина цель «захвата Добруджи» могла сопрягаться с болгарскими притязаниями на ее южную часть? Мельтюхов в одной из работ отвел значительное место этому плану, подробно пересказывая или цитируя его. Однако никаких подобных и даже вообще каких- либо вопросов не ставил. Более того, вовсе воздержался от всякого анализа документа. Но замысел второй операции сопроводил репликой: «Как видим, предложение начальника штаба КОВО было достаточно радикальным» [5. С. 283].

Подобная реплика вольно или невольно ориентирует на впечатление, что такой широкомасштабный замысел мог быть следствием чуть ли ни умозаключений самого Ватутина. Но, как и в случае с игрой в штабе КОВО в апреле, едва ли Ватутин, получив задание составить план задуманного в Кремле удара по Румынии, мог позволить себе, исходя лишь из собственных соображений, представить наркому предложение, содержавшее столь далеко идущие цели. И не просто военные, а международно-политические. Скорее это отражало исходившие сверху установки либо, по меньшей мере, обсуждавшиеся руководством варианты действий при подходящей международной ситуации.

В данной связи обращает на себя внимание то обстоятельство, что цель второй операции корреспондирует с предпринятой затем в конце 1940 г. попыткой Кремля добиться советского военного присутствия в зоне Босфора и Дарданелл (об этой попытке еще пойдет речь ниже) и с высказанным тогда намерением Сталина лишить Турцию ее европейской территории [24. С. 203]. Но если подобные калькуляции и имели место к моменту составления плана, поданного начальником штаба КОВО наркому обороны, оказав влияние на сам план, то во время дальнейшего планирования, продолженного теперь уже в Генштабе в течение 2–2,5 недель июня, последовавших за вариантом Ватутина, про- ведение второй операции исключили. А первая операция во многом сохранялась такой, как в плане Ватутина. Однако ее территориальные пределы были несколько сужены, и указывалась цель: «разгромить румынскую армию», преобладающая часть которой была сосредоточена на северо-востоке, и «занять Бессарабию» [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 658. Л. 1–8, 10–36]. То же содержалось в спущенной 20 июня итоговой директиве наркома обороны и начальника Генштаба, а затем, соответ- ственно, в приказах командования Южного фронта [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 656; Д. 666. Л. 2–35, 47–54] (документы почти целиком опубликованы в [5. С. 286–292, 295–313]).

Хотя фигурировала цель занятия лишь Бессарабии, но значительно более широкая территория намеченной операции, охватывавшая также ряд районов Буковины и румынской Молдовы, была обусловлена отнюдь не только чисто военной задачей окружения румынских войск, размещенных на северо-востоке. Это ясно видно из датированного 21 июня приказа Г.К. Жукова, которому поручили командовать операцией. В приказе перечислялись подлежавшие занятию города, куда назначались руководители гарнизонов: помимо бессарабских, список включал также города Северной Буковины и района на севере румынской Молдовы [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 666. Л. 73–82] (перечень городов см. также [5. С. 293]). Указанная территория и была затем присоединена к СССР.

Почему же 23 июня, при первом обращении к германской стороне по поводу предстоявшего советского ультиматума Бухаресту, Кремль выдвинул претензии на всю Буковину, если уже перед тем намечалось занять лишь ее северную часть? Это наводит на мысль, что советское руководство опасалось категорического возражения Берлина против присоединения Северной Буковины к СССР. И предприняло тактический маневр: заявило о видах на всю Буковину, чтобы добиться от нацистского партнера согласия на «компромисс» в виде «ограничения» требо- вания Москвы лишь Северной Буковиной. Было ли так или как-то иначе, в любом случае то, как вопрос о Буковине решался между СССР и Германией, свидетельствует, что в июне 1940 г. при подготовке акции в отношении Румынии Кремлю пришлось исходить из вынужденной необходимости считаться с Берлином. В том числе по поводу пределов своих территориальных устремлений. Возможно, этим и обусловлено обрезание того, что было намечено планом Ватутина. Необходимость учета позиции «третьего рейха» сказывалась в политике СССР не только по поводу Румынии. Кремль стал направлять усилия и на то, чтобы расширить свои возможности путем соглашения с Гитлером, а также с Муссолини о взаимном учете Германией, Италией и Советским Союзом интересов друг друга на Балканах в целом.

В течение июня 1940 г. Молотов через послов Германии и Италии предпринял на этот счет зондажи, начатые 3 июня, когда он задал Шуленбургу вопрос, отражает ли мнение о возможности совместного решения балканских проблем Германией, Италией и СССР, высказанное в конце мая германским послом в Риме тамошнему советскому поверенному в делах, точку зрения германского и итальянского правительств (о зондажах см. [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 178. С. 312; Док. 217. С. 364–365; Док. 224. С. 372–374; 25. Док. 99–100. С. 186–187]). Однако, едва начавшись, зондажная кампания уже на рубеже июня – июля застопорилась, ибо ни германская сторона, ни – в более мягкой форме – итальянская не проявили желания продолжать с СССР обсуждение возможности трехсторонней договоренности о Балканах. Подобная позиция Берлина вполне определилась к середине июня [25. Док. 102. С. 189–190], заблокировав продолжение советско-германских переговоров на сей счет (подробнее см. [15. С. 490–491]). Позже министр иностранных дел Германии Й. Риббентроп уведомил итальянского коллегу Г. Чиано о нежелательности участия СССР в решении балканских проблем, и эта позиция разделялась Римом [3. Vol. X. Doc. № 290. Р. 419; Doc. № 348. Р. 487; 26. С. 424].

Вместе с тем Кремль столкнулся на Балканах с непредвиденными им последствиями советской акции в отношении Румынии. Ею как прецедентом немедленно воспользовались Венгрия и Болгария, тоже предъявив Бухаресту претензии, соответственно, на Трансильванию и Южную Добруджу. Советская сторона, стремясь усилить свои позиции, уведомила венгерское и болгарское правительства о своем благосклонном отношении к их претензиям [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 251. С. 416; Док. 252. С. 416; 3. Vol. X. Doc. № 165. P. 208–209]. Но как Будапешт, теснее связанный с «осью», так и София, отчасти ориентированная на такую связь, а отчасти еще пытавшаяся лавировать на полунейтралистских позициях, обратились за помощью к Германии. И туда же за защитой от венгерских и болгарских требований и от возможности новой советской угрозы обратился Бухарест, заявив о разрыве с данными ему раньше англо-французскими (теперь лишь английскими) гарантиями и о готовности полностью встать в ряд с «третьим рейхом» [3. Vol. X. Doc. № 37–38. P. 37–39; Doc. № 45. P. 47; Doc. № 53. P. 54; Doc. № 80. P. 91; Doc. № 161. P. 200–201; 27. Док. 114. С. 195–196]. Ибо в каждой из трех названных столиц считали нацистскую Германию наиболее в тот момент мощной державой, к покровительству которой есть смысл апеллировать.

В итоге Берлин выступил в роли центра, регулировавшего спорные территориальные проблемы. Германия вместе с ассистировавшей ей Италией продиктовала 30 августа 1940 г. решение 2-го Венского арбитража, передававшее Северную Трансильванию Венгрии, и почти одновременно под давлением Берлина было согласовано передать Южную Добруджу Болгарии. При этом Германия и Италия выступили гарантами целостности территории, остающейся у Румынии [3. Vol. X. Doc. № 413. P. 581–584, 587; 27. Док. 119–121. С. 206–210; Док. 123. С. 212–213].

Таким образом, начавшийся на Балканах территориальный передел, чье развязывание было стимулировано ультимативной акцией СССР в отношении Румынии, дальше стал осуществляться под руководством и по указаниям Берлина, использовавшего итальянское участие. Москва же, вопреки ее претензиям на влиятельную роль в регионе, оказалась выключенной из происходившего. Руководство СССР было обескуражено и возмущено. 31 августа, когда Шуленбург, по поручению из Берлина, информировал Молотова о 2-м Венском арбитраже, тот заявил, что в уже опубликованных сообщениях печати «сказано больше, чем в информации Германского правительства». И что последнее нарушило имевшееся в советско-германском договоре от 23 августа 1939 г. положение о консультации в вопросах, интересующих обе стороны [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 348. С. 546–547].

Берлин ответил, что после удовлетворения территориальных требований Москвы к Бухаресту, произошедшего в июне 1940 г. с германской помощью, у СССР больше нет территориальных интересов в Румынии, а потому Германия и не была обязана консультироваться с ним при принятии венского решения. Но Молотов 9 сентября 1940 г. выразил Шуленбургу категорическое несогласие с подобной трактовкой и заявил, что с германской стороны «имеет место нелояльное отношение» к обязательству о консультации. 21 сентября Шуленбургу была вручена памятная записка, в которой повторялось это обвинение [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 366. С. 582–583; Док. 367. С. 583–585; Док. 394. С. 615–617, 618–621].

Вместе с тем в советских демаршах вновь, путем повторения ссылок на упомянутое выше заявление германского посла в Риме, задавался вопрос о возможности решения балканских проблем совместно Германией, Италией и СССР. И одновременно указывалось, что правительство СССР не признавало права Германии на «исключительную заинтересованность в вопросах Румынии, а также в прочих вопросах, касающихся Дунайского бассейна» [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 348. С. 547; Док. 367. С. 583–584; Док. 394. С. 618–619].

Это было реанимацией июньских зондажей, чтобы добиться договоренности с державами «оси», прежде всего с Германией, о совместных решениях в балкано-дунайском регионе. Гитлер ответил тактической игрой, призванной отвлечь внимание Кремля от целей в Европе, в том числе на Балканах, и дезориентировать Сталина по поводу реальных германских намерений в отношении самого СССР. В рамках этой так- тики последовало в середине октября приглашение Молотову посетить Берлин, сопровождавшееся заявлением о том, что Германия, Италия и Япония, заключив- шие 27 сентября 1940 г. Тройственный пакт, и Советский Союз вместе должны со- гласовать «свои долгосрочные политические цели» и разграничить между собой «сферы интересов в мировом масштабе».

На приглашение Кремль быстро ответил согласием [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 456. С. 695; Док. 458. С. 699; 25. Док. 132. С. 228–235]. И как видно из подготовленных 9 ноября директив о позиции, которую Молотову следовало занять на переговорах в Берлине, на них-то советская сторона рассчитывала обсудить вопрос о Балканах наряду с другими вопросами о «сферах интересов» СССР и держав «оси» [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 491. С. 31].

Тем временем в регионе шло наращивание германской экспансии, давления с целью включения некоторых балканских стран в Тройственный пакт и ввода в них немецких войск. Раньше всего это стало осуществляться в отношении Румынии, где в начале сентября произошли смена короля и создание правительства Й. Антонеску, еще больше усилившего связь с Германией. 20 сентября Гитлер принял решение срочно направить в Румынию войска. В официальном сообщении 9 октября они фигурировали как будто бы лишь армейская и авиационная миссии по оказанию помощи в организации и обучении румынских вооруженных сил. В секретном же решении фюрера указывались в качестве реальных целей защита нефтепромыслов Румынии от захвата и разрушения «третьей державой», подготовка введения в дело из Румынии германских и румынских войск «в случае навязанной нам войны с Советской Россией» [3. Vol. XI. Doc. № 75. P. 126–128; Doc. № 80. P. 136–137; Doc. № 84. P. 144–146]. А после заключения Тройственного пакта возник и вопрос о присоединении Румынии к нему. Такое же предложение, с требованием быстрого ответа, было сделано Берлином в середине октября Болгарии [3. Vol. XI. Doc. № 217. P. 364–365; 13. С. 382].

В ожидании переговоров с Германией Кремль на известие о посылке в Румынию якобы лишь военной миссии с учебными подразделениями предпочел не вдаваться в объяснения с Берлином. Но выразил свое негативное отношение косвенно – через опровержение ТАСС сведений в датской газете, будто СССР был «в должное время» информирован о посылке войск, их численности и целях [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 439. С. 671]. Однако главной задачей Кремля стала подготовка к визиту Молотова в Берлин. Упомянутыми выше директивами к его поездке предусматривалось, как важнейшая задача, выяснение возможности соглашения с Германией и Италией о сферах интересов в Европе.

К своей сфере в балкано-дунайском регионе Кремль хотел отнести в первую очередь Болгарию, на той же основе предоставления ей «гарантий» со стороны СССР, как было сделано Германией и Италией в отношении Румынии, причем «с вводом советских войск в Болгарию». Следовало также добиваться, чтобы с СССР «договорились» о «дальнейшей судьбе Румынии и Венгрии», лишь с его непременным участием решали «вопрос о Турции и ее судьбах». В отношении же Греции и Югославии, первая из которых к тому времени уже подверглась нападению Италии, предусматривалось лишь выразить на переговорах в Берлине пожелание узнать, что там «думает Ось предпринять» [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 491. С. 31].

В ходе встреч с Гитлером и Риббентропом 12–13 ноября 1940 г. Молотов вел переговоры в русле этих директив, чуть корректировавшихся телеграфными инструкциями Сталина [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 501, 508, 509]. Однако почти все советские требования, в том числе по балкано-дунайскому региону, натолкнулись на негативную реакцию нацистского руководства. По поводу Болгарии Гитлер, не говоря прямо «нет», ссылался на необходимость выяснить, согласятся ли на предлагаемую Молотовым комбинацию сама София, а также Рим. Но их отрицательный ответ был предопределен. По поводу претензий, чтобы с Москвой договаривались о Румынии и Венгрии, германская сторона то указывала на свой особый экономический интерес в дунайских странах в условиях войны, то заяв- ляла, что после войны германские войска уйдут из Румынии и что в отношении нее не отрицаются интересы СССР, но обсуждать это преждевременно. Гитлер и Риббентроп уклонялись от конкретного обсуждения вопросов о Турции, высказывались за пересмотр в пользу СССР Конвенции в Монтрё о проливах, но одновре- менно с ее аналогичным пересмотром в пользу Германии и Италии.

Характеризуя поднимавшиеся Молотовым вопросы как частности, его собеседники настойчиво выдвигали взамен идею договоренности участников Тройственного пакта и СССР о почти общемировом распределении сфер интересов между четырьмя державами. При этом они усиленно подчеркивали, что центр тяжести территориальных устремлений СССР должен лежать не в Европе, а в якобы более выгодном на- правлении юга, к Индийскому океану.

В данной связи было сделано Молотову предложение о соглашении, которое бы на такой основе объединило державы Тройственного пакта и ССС