Аналитика и комментарии
НазадРусский мир. Политика на грани апокалипсиса


Предисловие
Уже год идет война, политически бессмысленная и для России самоубийственная, а потому метафизически загадочная, обращенная к каким-то еще не раскрытым тайнам духа и общества. Этому и посвящена книга: культурологическому истолкованию исторической катастрофы. В наше время политика перестает быть только политикой, поскольку задевает философско-религиозный нерв существования страны и мира, начальные и последние смыслы: отчего, куда, зачем? Силы саморазрушения цивилизации, возраставшие одновременно с силами созидания, достигли верхней точки — и нашли для себя точку воспламенения: Россию. И теперь мы следим, как постепенно разгорается этот фитиль, подбираясь к ядерному арсеналу всей планеты.
Книга задумана и написана в самый темный и страшный год в истории России. Никакие свершения русской культуры, никакая любовь к ней не могут смыть той каиновой печати, которую на нее ставит нынешний режим. Необходимо понять, как из того «добра и света», в котором нас воспитывала «самая гуманная в мире» литература, могло произойти преступление по имени Родина — величайшая катастрофа и угроза существованию человечества. Эти процессы — исторического и психологического сползания России в ад 2022 года — рассматриваются в разделах «Шизофренический фашизм», «Классика-Кассандра», «Путями небытия», «Двери ада», «Предчувствие распада» и «Власть и язык». В частности, нас интересует, как русская классика оказaлась Кассандрой XXI века — и пророчицей, и жертвой катастрофы. Книгу завершает «Словарь антимира» — определения тех понятий и терминов, которые характеризуют новую историческую ситуацию.
Страна как отрицание
«Русский мир» — главная идея современной России, и его расширение — главная цель государства. В сравнении с предыдущими господствующими идеями, такими, как «православное царство», «третий Рим», «православие, самодержавие, народность», «коммунизм», «классовая борьба», «пролетарский интернационал», «всемирная революция», «реальный социализм» — «русский мир» кажется идеей бедной, лишенной содержательного наполнения. Россия теперь вообще не отождествляется ни с каким общим понятием— только с самой собой, с «русским» как таковым («масло масляное»). Остается непонятным, во имя чего, кроме самой себя, она должна расширяться. Владислав Сурков, выдвинувший «русский мир» в центр российской политики, действительно, не определил его ничем иным, кроме самого «желания расширяться»: «Что есть Русский Мир? Эта идея, я ее когда-то ввел в структуру государственной политики… Была такая задача: как сказать об Империи, о нашем желании расширяться, но при этом не оскорбить слух мирового сообщества»1. Используя заглавие романа В. Суркова «Околоноля» (2009, под псевдонимом Натан Дубовицкий), можно сказать, что русский мир именно так и определяется им: как вращающийся и расширяющийся ноль.
И действительно, если мы посмотрим на практику расширения русского мира, то не обнаружим в ней никакой содержательной — религиозно-мировоззренческой или социально-экономической — мотивации. Те страны, за счет которых этот «мир» пытается расшириться: сначала Грузия, а теперь и в особенности Украина, не представляют из себя ничего принципиально чуждого России: вера — православная, уклад — капиталистический. Чтобы определить причину этого противостояния, следует исходить не из каких-то позитивных свойств русского мира, а именно из того, что он отрицает. И тогда окажется, что этот мир по существу — антимир: он определяется сугубо негативными признаками, которые стали самодовлеющими после краха предыдущих идеологий.
То Московия провозглашала себя оплотом православной духовности; то российская империя стремилась объединить все славянские народы и возглавить европейский мир; то Советский Союз пытался поставить все человечество под знамя самого передового учения и смести капитализм с лица земли. Теперь схема упростилась. Россия — не против нехристей и буржуев, не против католицизма и капитализма, она вообще — против, как антивещество по своей физической природе противоположно веществу. Вот так и Россия на протяжении столетий вырабатывала в себе историческое антивещество, которое теперь приходит в столкновение с окружающим миром и грозит его уничтожить в цепной реакции взрыва. <…> Отбросив все мотивы своего прежнего противостояния Западу, Россия возвращается в состояние своего материнского государства — Орды: самоцельная экспансия. Древнейший инстинкт уже без всякого камуфляжа. Сдавленная пружина находит причину распрямления в себе самой.
В результате всех многовековых метаморфоз возникло пространство для «идеального шторма», пустая воронка размером с самую большую страну мира, которая пытается втянуть в себя все, что ее окружает, и определяется не сама из себя, а лишь тем, чему она противостоит. Антивремя, антибудущее, антиистория, антиправо, антисоциум, антисвобода, антибытие…
За 2022 год российский социум мгновенно кристаллизовался в антисоциум, хотя этот процесс шел сотни лет. Это социальное антивещество обладает своим физическим эквивалентом — ядерным оружием. Обычно говорят, что та или иная страна обзаводится ядерным оружием, — но можно считать и так, что ядерное оружие обзаводится своей страной, которая созревает до такого состояния «анти», чтобы использовать его для уничтожения всего мира, включая себя.
Мировое подполье
То, что Россия всегда позиционировала себя как антитеза к остальному миру и якобы была окружена врагами: «еретиками», «иноверцами», «нехристями», «жидомасонами», «капиталистами», «антикоммунистами», «антисоветчиками», «русофобами», — это свидетельство ее собственной перевернутости.
Есть две важнейших особенности русской культуры, которые, казалось бы, противоречат друг другу: зависимость от Запада и противопоставление себя Западу. Недаром Освальд Шпенглер назвал это псевдоморфозом: одна культура, не развившись из себя, принимает форму другой... Но не всякая культура, ставшая «псевдо», становится «анти», то есть стремится к разрушению своей первичной матрицы. Для этого псевдоморфоза должна произойти в стране с достаточно большой территорией и населением, чтобы обрести способность противостоять той цивилизации, в форму которой она отлилась. В сущности, с эпохи Петра Россия для того и вбирала технику, промышленность, образовательную систему Запада, чтобы обратить их против самого Запада. Россия оказалась не только псевдоморфозой, но и антиморфозой, и чем больше она заимствует, тем сильнее враждует с источником своих заимствований. «Все, что возникло вокруг, с самой той поры воспринималось подлинной русскостью как отрава и ложь. Настоящая апокалиптическая ненависть направляется против Европы» (О. Шпенглер). Это культура ревности и соперничества, которая находит свое призвание в том, чтобы оспаривать первенство других культур, вытеснять их на основе именно тех достижений, которые были от них усвоены.
В этом огромное отличие России от Китая, который противостоит Западу как особая цивилизация, возникшая раньше западной и выработавшая свои пути постижения и преобразования жизни. При всем обилии западных заимствований Китай развивается на собственной цивилизационной основе. Конечно, Россия существенно способствовала усилению антизападных черт в Китае, обратив его на путь коммунистической революции и марксизма-маоизма. Но в исторической судьбе Китая есть гораздо более могучие и долгодействующие механизмы. Между тем у России нет другой опоры, другой точки устремления, а вместе с тем и отталкивания, чем Запад.
Россия постоянно бунтует против мирового порядка, хотя не может создать порядка даже в самой себе. Подпольный человек у Достоевского наделен острым сознанием своей «самости», но при этом лишен большого творческого дарования и поэтому расходует себя на крупные и мелкие пакости другим, причиняющие наибольшие мучения ему самому. Россия — «подпольное» государство, и недаром она одной из первых создала политическое подполье («Земля и воля», «Народная воля»), а затем, уже в XX веке, возвела революционное подполье к вершинам власти. В поведении России на мировой арене угадываются черты уже вполне уверенного в себе подпольного человека, новым воплощением которого в XXI веке стало первое лицо государства. Трагедия России в том, что она недостаточно самостоятельна и созидательна, чтобы построить свою особую цивилизацию, которая могла бы соперничать с великими цивилизациями Запада и Востока. И вместе с тем она слишком обширна и горделива, чтобы стать частью других цивилизаций, смириться с подсобной ролью. Конечно, у страны нет обязанности создать свою цивилизацию. Ни Австралия, ни Индонезия, ни Пакистан, ни Бразилия не ставят перед собой такой цели. Но именно это постоянно пытается делать Россия — то в качестве Третьего Рима, последнего оплота истинной веры; то в качестве СССР, прокладывающего миру путь к светлому будущему; то в качестве центра Евразии и знамени евразийства, противостоящего «атлантизму»...
Все эти попытки терпят крах и тем не менее возобновляются. Страна мучает себя и других — и в этом ее экзистенция, ее способ напомнить всем (и самой себе), что она жива. Без этого страдания она давно превратилась бы в мертвую пустыню, — только страдание, которое она причиняет другим и себе, оживляет ее, как и ее творцов, от Гоголя, Достоевского и Толстого до Платонова и Солженицына. Русская экзистенция — быть вопреки себе и другим, быть первой в (само)отрицании и (само)разрушении. Опасная и мучительная страна, делающая все для того, чтобы ее население разделилось на две неравные части: пропойц, воров, негодяев — и мучеников и святых.
Соборность и соворность
Патриотические декларации властей давно уже воспринимались как своего рода прикрытие коррупции. Чем больше втихую крадешь у родины, тем больше клянешься ей в верности на виду у всех. Но связь между патриотизмом и коррупцией намного глубже, и она, как ни парадоксально, истинная, не лицемерная. Есть такая байка: «Папа, ты же вор», — говорит генералу его дочь. Тот отвечает: «Дочка, я родину люблю — мне можно». Патриотизм — это не маска коррупции, а ее подлинное лицо. Кто не ворует, тот не свой. Воровство в России — признак лояльности, готовность ради верности товарищам нарушить любой закон. Понятия «мафиозности» или «коррупции» описывают преступные аномалии нормального общества, тогда как в антиобществе сами эти явления выступают как норма, негласный закон, основа «понятий», т. е. правильных, социально одобренных взаимодействий.
У такой, казалось бы, перевернутой морали есть свои глубинные мистические основания. Они сложились задолго до «социализма» и «коллективизма» — на почве особого общественного умонастроения, которое А. С. Хомяков (1804–1860), один из основоположников славянофильства, именовал «соборностью». Хомяков критиковал католичество, где идея духовного единства воплощена в организации церкви под началом Ватикана и в системе догматов и правовых установлений. Одновременно Хомяков критикует и другую западную ветвь христианства, протестантизм, где личность свободна в своем прямом предстоянии Богу. В отличие от католичества и протестантизма, православная соборность действует не как обязательный для всех закон и не как личная вера в Бога, а как таинственная спайка всех членов церкви в общем для них духе: «сущность ее состоит в согласии и в единстве духа и жизни всех её членов...» Мистическое единство членов православного сообщества опирается на некий опыт духовной сопринадлежности: каждый воспринимает всех — и все каждого — как клетки единого организма, спаянного чисто интуитивным взаимопониманием и соучастием своих частиц.
Соворность — это и есть соборность антиобщества. Если в соборности правит не порядок, не канон, не Священное Писание, не церковные институты, а некая неуловимая общность, сплоченность тайны, — то в антиобществе правит дух круговой поруки, сообщность в беззаконии. Соборность деградирует в соворность именно потому, что ей не поставлены преграды ни в виде законов, соблюдаемых обществом, ни в виде индивидуальной свободы его членов. Даже в самые законопослушные периоды российской истории идеал соборности сочетался с практикой соворности, оставаясь основой негласного общественного согласия. В 1855 году, за несколько месяцев до смерти, Николай I, разгневанный кражей инвалидных сумм, сказал, что знает лишь одного человека, который не крадет, и это он сам.
Теперь понятно, что дело не в марксизме, не в социализме и коммунизме, хотя вроде бы с них и начался обвал России в антимир. То, что однопартийное государство всецело подчиняет себе жизнь общества, экспроприирует частную собственность, устанавливает правящую идеологию и цензуру и карает малейшие отступления от нее, — все это вторичные признаки более глубокого феномена: «общества навыворот», структурной реверсии социума, который формируется не соблюдением законов, а согласованным отступлением от них. Когда советская система потерпела крах, антисоциум выжил и его структура, основанная на системном беззаконии, осталась прежней.. Вот почему, как ни страшны «коррупция» или «мафиозность», — это лишь эвфемизмы, прикрывающие гораздо более глубокую тайну антиобщества — тайну соборности-соворности.
Инверсии
Наблюдая события современной российской истории, все время обнаруживаешь в них одну структуру — перестановку, перевертыш, инверсию.
Уже в первый месяц войны, после Бучи, выяснилось, что военные ведут себя как преступники: убивают мирных жителей, насилуют, грабят, мародерствуют. А через несколько месяцев оказалось, что преступников — убийц, насильников, грабителей — рекрутируют из мест заключения в ЧВК Вагнера и в регулярную армию, выдают им оружие, ставят в строй наравне с контрактниками и мобилизованными. Трансформация военных в преступников и преступников в военных — это и есть инверсия, логике которой следует новейшая российская история.
Точно так же обстоит дело и с территориями. 30 сентября 2022 года к России были присоединены четыре украинских региона: Донецкая, Луганская, Херсонская и Запорожская области. Они стали считаться частью России — но, как вскоре выяснилось, и Россия вошла в зависимость от этих регионов. Когда они были переведены на военное положение, то и прилегающие к ним восемь российских регионов были переведены на полувоенное положение («средний уровень реагирования»); Южный и Центральный федеральные округа (включая Москву) приведены в состояние «повышенной готовности»; а остальная страна — «базовой готовности». И все настойчивее слухи, что это прелюдия к переходу всей страны на военное положение.
Инверсия происходит не только в пространстве, но и во времени. Пытаясь перевернуть мировой порядок и установить свою глобальную геополитическую гегемонию в будущем, Россия стремительно погружается в прошлое, проходя в обратном направлении этапы своей истории. Отворачиваясь от Запада, захлопывая окно, прорубленное Петром в Европу, она возвращается в эпоху автаркии, изоляции, во времена Московии. А дальше уже мерцает перспектива стать улусом «Орды», великой восточной империи или даже двух империй: китайской и/или исламской.
Можно указать еще на целый ряд таких инверсий, когда стремление превзойти всех и стать «сверх» приводило к прямо противоположным результатам. Так, в 2014 году Россия, победив на Олимпийских играх в Сочи, стала номером 1, спортивной сверхдержавой. Но как только допинговые подтасовки и подвиги «моченосцев» были разоблачены, страна стала изгоем: не только скатилась в низ турнирных таблиц, но и была, по сути, исключена из мирового спорта.
Прямо на наших глазах происходит и другая инверсия: страна, провозгласившая себя в середине 2000-х «энергетической сверхдержавой» и превратившая свои сырьевые ресурсы в инструмент политического давления на другие страны, быстро теряет свои позиции на мировом рынке углеводородов. Каждый рывок в направлении «сверх» оборачивается срывом в «недо».
В этот ряд инверсий следует добавить «борьбу с украинским нацизмом», которую провозглашает Россия, при том, что её собственный политический режим все больше тяготеет к фашизму. И вообще новейшие российские идеологемы — перевертыши. Когда Путин в «валдайской речи» (27 октября 2022 года) проповедует «бережное отношение к идентичности каждого общества и народа», «возможность любого народа... выбирать свой собственный путь, собственную социально-политическую систему» и обвиняет Запад в том, что там «любая альтернативная точка зрения объявляется подрывной пропагандой и угрозой демократии», — то он просто зеркально проецирует свою политику (репрессивную) на Запад, а политику Запада (демократическую) на себя.
В основе многих инверсий лежит уравнение «любить = убить». В 2014 году в разгар «русской весны», один из ее главных идеологов, Сергей Кургинян, кричал, обращаясь с московской трибуны к украинцам: «Мы вас любим! мы вас любим! мы вас любим!» Это наводит на мысли о каннибализме. Каннибал ведь тоже любит людей неистовой, всепоглощающей любовью. До хруста костей. Возможно, это и есть психоаналитическая основа инверсии, которая коренится в младенческой психологии: любить — значит проглотить. Все, что младенцу нравится или привлекает внимание, он тянет в рот, и родительская задача — его уберечь и привить чувство реальности. Если такой инфантилизм задерживается надолго, он перерастает в каннибализм. Это постоянно мелькает в соцопросах россиян об украинцах: «они же наши братья, мы их любим». И даже с интонацией обиды: почему, дескать, они не понимают своего счастья, не хотят к нам в желудок? Запад долго пытался «по-родительски» вразумить Россию, привить ей чувство реальности, чувство границ, и лишь недавно понял, что имеет дело уже не с младенцем, а с каннибалом.
Но есть и еще более глубокий план инверсии: не только братоубийство, но и самоубийство. Среди последствий российских ракетных ударов по Украине поражает своим символизмом разрушенная кафедра русской филологии Киевского университета (10 октября 2022). Россия сама наносит удары по русскому языку и литературе, по истории и культуре, по образу России во всем мире, — по всему доброму и творческому, что было в ее прошлом и что она уничтожает теперь в припадке самоистребления. Уничтожает свою духовную родину, Киевскую Русь, колыбель своего языка и веры... Это не просто ошибка или преступление — это именно самоубийство, пожалуй, самое грандиозное самоубийство в истории человечества. Если убийцам еще доступно покаяние и за них можно молиться, то самоубийца лишается церковного погребения и поминовения. А что ожидает страну-самоубийцу, трудно даже представить...
Россию уже называют «государством-изгоем» и ставят в один ряд с Северной Кореей, Ираном, Венесуэлой... Но все эти государства, в сравнении с нынешней РФ, — паиньки. Они не бомбят соседние страны, не сносят с лица земли города и деревни, не убивают женщин и детей и не совершают преступлений против человечества на чужой территории... Так что для РФ заслужила новый международный статус, куда только она и попадет, гордясь своей уникальностью. Анти-держава (anti—state).
Шизофашизм
Шизофренический фашизм — это фашизм под маской борьбы с фашизмом. Собственно фашизм — цельное мировоззрение, соединяющее теорию этнического или расового превосходства, империализм, национализм, ксенофобию, великодержавность, антидемократизм, антилиберализм. Шизофашизм — это расколотое мировоззрение, своего рода пародия на фашизм, но серьезная, опасная, агрессивная пародия. Это фашистская истерика, за которой скрывается вполне холодное сознание своих меркантильных расчетов. Фашизм проявляется в отчаянной ненависти к свободе, демократии, ко всему чужестранному, к людям иной идентичности, в стремлении искать врагов, подавлять все живое. Но это насильническое, тоталитарное мировоззрение находится в шизофреническом расколе со стремлением использовать те самые блага, которые обеспечивает «враг»: недвижимость за рубежом, привилегия давать образование детям в «Гейропе» и «Пиндостане», хранить счета в их банках, проводить там отпуск и т.д.2
<...> Исторические источники российского шизофашизма лежат глубже, чем болезненная реакция (ресентимент) на крушение советской системы. Эту социальную психопатию, соединение массового раболепия, гордыни и панфобии (истерической ненависти ко всему), которая сейчас проходит эмоциональным фоном всех российских событий, можно наблюдать и в более отдаленные времена, например, в опричнине.
В дискуссии о шизофашизме 2017 года еще успел принять участие недавно скончавшийся замечательный историк Александр Янов. Он подтвердил уникальность этой социальной патологии: «...я не знаю ни одного другого случая ОРГАНИЗОВАННОЙ массовой патологии в мировой истории. Представьте Варфоломеевскую ночь, затянувшуюся на годы!» Что же предрасположило Россию к такой злосчастной участи?
<...> Кочевая Орда, из которой образовалось российское государство, все еще бродит в его крови — в шизофреническом расколе с ценностям оседлой цивилизации. Петр Чаадаев отмечал: «В домах наших мы как будто определены на постой; в семьях мы имеем вид чужестранцев; в городах мы похожи на кочевников, мы хуже кочевников, пасущих стада в наших степях, ибо те более привязаны к своим пустыням, нежели мы к нашим городам» («Философические письма», 1).
Принято считать, что основой кочевого государства была не инфраструктура — центры торговли и ремесел на освоенной территории, а овладение землей, экспансия в пространстве, ассимиляция все новых территорий. Вот и для современной России, как в кочевой архаике, главной остается земля и ее недра, а не то, что воздвигается на ней. Лучше отвоевать еще один кусок земли (Осетия, Приднестровье, Крым и Донбасс, а теперь уже и вся Украина), чем построить оседлую и развитую цивилизацию на уже имеющихся необъятных просторах. В ХХI веке, потерпев крушение сначала как «православное царство», а потом как «коммунистическая сверхдержава», Орда под именем РФ сбросила с себя все европейские оболочки, которые так старательно, многовековыми усилиями просветителей, писателей, ученых наращивались на ней, — и воспрянула из глубины прошлого, обернулась к Европе своей «азиатской рожей».
<...> Кочевье — это не только территориальная экспансия, это социальная и психологическая хаотизация, выбивающая людей из устойчивых связей и локаций. Несколько волн эмиграции, миллионы беженцев революционных и военных лет; насильственное переселение целых народов и сословий, «раскулачивание», «расказачивание»; Гулаг, тюрьмы, колонии, поселения, с миллионами ссыльных, заключенных, оторванных от дома; массовое сиротство, приюты, дети без родителей или живущие в неполных семьях; криминализация населения, масса людей в бегах (от закона и от беззакония); мобилизация одних и релокация других; отсутствие стабильности, политические ветра и бури, сменяющие курс каждые несколько лет и гонящие людей в разные края страны и за ее пределы, — все это тоже формы кочевничества, внутреннего и внешнего.
<...> Термин «шизофрения», введенный швейцарским психиатром Эйгеном Блейлером (1857–1939), означает буквально «расщепление сознания». Как показали Юрий Лотман и Борис Успенский, «специфической чертой русской культуры... является ее принципиальная полярность, выражающаяся в дуальной природе ее структуры»... Уникальная история России как государства, возникшего из империи Золотой Орды и отчасти вобравшего в себя ее кочевой уклад, также объясняет двойственность, которую со скорбью отмечал Чаадаев: стремление создать устойчивый порядок цивилизации и в то же время ее зыбкость и неустроенность, презрение к ее ценностям3. Если такой дуализм глубоко встроен в структуру национальной ментальности, то понятно, почему даже фашизм, который по своей политической сути наиболее однороден и тоталитарен, в современной России также приобретает шизофренические черты.
Какофилия
Какофилия (kakophilia) — влечение к плохому, уродливому, отвратительному (от греч. kakos «плохой, злой», от индоевропейского kakka — «испражняться»). Того же корня известное слово «какофония» («дурнозвучие»). Еще в XVII веке возникло понятие «какократия» — буквально «власть худших», негодяев и подлецов. Противоположность аристократии, власти лучших, — не демократия, а именно какократия: власть худших. В таком обществе подлецу легче войти во власть, потому что он прибегает ко всем недозволенным приемам, лжи, клевете, насилию, предательству, — и, конечно, преуспеет в этом больше, чем человек с моралью и совестью. Этот социальный инстинкт отдает предпочтение худшему перед лучшим. В таком обществе трудно быть добрым, милостивым, справедливым. Именно какофилия как социально одобренное стремление к дурному и неприязнь к хорошему — эмоциональная основа того антимира, антисоциума, который исторически сложился в России и привел к системным преступлениям советского и постсоветского времени — к ГУЛАГу и к Буче.
Во втором томе «Мертвых душ» Чичиков рассказывает анекдот об одном честном управляющем, пострадавшем от злых судейских, которые еще и издеваются над бедолагой: «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». В нынешнем обществе любят именно черненьких, измазанных во всевозможных грехах, и любят именно за злобность, жадность, коварство, за «разорю» и «не потерплю» Смысл гоголевской пословицы иронически вывернут наизнанку: если полюбишь черненьких, то беленьких уже навсегда возненавидишь. Это те же вывернутые нравы, которые описаны Бабелем в «Конармии», как начало новой, «революционной» эпохи: «Человек высшего отличия — из него здесь душа вон. А пограбь вы мало-мало или испорть даму, самую чистенькую даму, — тогда вам от бойцов ласка...» («Мой первый гусь»).
Известна статуя писающего мальчика в Брюсселе, как символ детской резвости и веселой мудрости. А лучшим памятником последнего столетия в России был бы следователь Александр Хват, писающий в лицо академику Николаю Вавилову во время допроса. Хват (1907–1993) до конца своих дней жил на улице Горького в самом центре Москвы, а Вавилов (1887–1943), проживший на тридцать лет меньше, умер в саратовской тюрьме от дистрофии и упадка сердечной деятельности. Это и есть како... — в прямом и переносном смысле. Статуя писающего следователя у так называемого «Дома НКВД», по нынешнему адресу Первая Тверская-Ямская улица, дом 11, — вот достойный монумент какократии.
Эта традиция процветает и пахнет. Когда российские войска ушли из Чернобыля, обнаружилось, что там все покрыто толстым слоем кала. Кал — вещество земли: человек возвращает ей то, что в нем переварилось, омертвевшую часть себя. Эта привычка «закакивания» неоднократно отмечается в российских нравах. Вспоминаю очерк М. Горького «В.И. Ленин», который мы изучали в школе, там меня больше всего потрясла сцена: делегаты съезда бедноты, проходившего в 1919 году в Зимнем дворце, запакостили своими отходами самые драгоценные севрские вазы, хотя все туалеты работали исправно. Горький с негодованием пишет о том, что темным слоям народа свойственно порочить всё высокое и прекрасное. Об этом же пишет Станислав Лем, вспоминая советские войска в Германии в год победы: как были поражены европейцы их обычаем все покрывать своими испражнениями. В дневниках Юрия Нагибина за 1942 год есть запись о том, что везде, где побывали и откуда ушли советские войска, обнаруживался густо пахнущий слой. «И всюду гoвно, даже на столе, печи, подоконнике, в колпаке висящей лампы».
В этом есть что-то глубоко архетипическое. Когда мы читаем в «Руслане и Людмиле»: «там царь Кощей над златом чахнет, там русский дух... там Русью пахнет!», — это прочитывается психоаналитически, потому что золото — это известный символ дерьма (об этом у Фрейда, «Характер и анальная эротика»). Почему-то Пушкин пишет об этом запахе именно в связи с Кощеем.
Кстати, не оттого ли и мало туалетов в России, даже во множестве школ и больниц их нет. Здесь кал — могучая стихия, от нее нельзя обособиться, ее нельзя заковать в форму сортиров. Недаром говорят, что уровень цивилизации определяется качеством канализации. Трупное вещество заполняет пространство России и рвется за границу — в виде массовых захоронений, огромных мусорных свалок, фекальных масс, наконец, экономического диктата подземных недр — нефти и газа.
А недавно эта вездесущность пахучего вещества реализовалось в потрясающем техническом изобретении — танке-говномете. Изобретатель из Санкт-Петербурга Александр Семенов еще в 2012 году запатентовал боевую систему, которая позволяет экипажу использовать для стрельбы собственные фекалии. Это не шутка, а факт в летописи военно-промышленного комплекса. Теперь российской оборонке есть чем гордиться: Армата подвела, а дерьмо тут как тут — и становится орудием боя. Чудо-танк утилизует отходы танкистов и одновременно физически и психологически подавляет противника... Какофилия прокладывает пути армии к новым победам.
Утащит ли «Мертвая рука» живых в царство мертвых?
Как известно, в СССР был разработан комплекс автоматического управления массированным ядерным ударом, который называется «Мертвая рука». Даже после поражения страны эта система способна нанести ответный удар по противнику и гарантировать его ядерное уничтожение. Этой способностью поразить врага насмерть после собственной гибели похваляются нынешние политики и пропагандисты — гораздо откровеннее и убежденнее, чем в советское время.
У российского режима нет ни малейшего шанса на победу в мировой войне, если он захочет ее развязать. Нет идей, перспектив, экономических ресурсов. Нет никакого будущего, кроме прошлого, причем такого отдаленного, средневекового, что ему не выжить в XXI веке. Но становится ли он от этого нынешний режим менее опасным? Победить он не может, но уничтожить мир — вполне.
Ради чего? Ради куража? Триумфа живого всепобеждающего учения — понтократии?
Понтократия пришла на смену идеократии — как стратегия для покорения страны и мира. В советское время выше всего стояли идеи: коммунизм, социализм, марксизм, ленинизм, материализм — а кому нужны эти «измы»? Важны не идеи, а понты. Каждый понт — это еще одна демонстрация превосходства, выигрыш в азартной игре. Опозорить врага, наплевать в суп соседу, выкрасть чужой секрет. Понт — единица криминальной воли. Еще одна пакость, причиненная «партнерам», еще одно издевательство над честным, оскорбление гордого, угроза слабому, унижение достойного. Из таких вот понтов — отличительных знаков криминальной гордости и куража — и строится вертикаль.
Понтократор — тот, кто правит посредством понтов (не путать с «пантократором» — «царем небесным» в христианском богословии). Слово «понт» (от франц. Ponte — «понтёр», «игрок», «картежник») в криминальном жаргоне имеет широкое значение: пускать пыль в глаза, обыгрывать посредством надувательства, предъявлять знаки власти и социального престижа. Понтократор демонстрирует чудеса ловкости, набирая понты, т. е. регалии блатной чести, опуская всех соперников. У понтократора нет никаких позитивных средств для самоутверждения — никаких больших целей, идей, талантов, кроме опускания других.
Но нельзя сводить все к понтам — точнее, в этих понтах есть нечто более глубокое, уходящее в такую бездну, что может закружиться голова. В фильме Федора Бондарчука «Сталинград», гламурно-официозном и малоталантливом, есть одна пронзительная фраза, как будто выплывшая с другого уровня глубины. Немецкий капитан в исполнении Томаса Кречмана замечает: «с вами, русскими, невозможно нормально воевать, потому что вы сражаетесь не ради победы, а ради мести».
<...> Если выиграть не дано, а всеми другими способами они проигрывают, остается всего один, зато самый большой понт из всех возможных, способ опустить самого Творца, — уничтожить созданный им мир.
Говорят, что мертвые хватают живых; и чем ближе они к могиле, тем сильнее хватка. «Мертвая рука» — это не только система автоматического ядерного удара, это сила, которая тащит живых в царство мертвых. Умирающая империя, уходя, готова громко хлопнуть крышкой гроба.
Время Антихриста
Какую роль в построении антимира играет церковь, которая в постсов