Победа Октябрьской революции в России вызвала страх и ненависть капиталистического мира. «В союзных странах, – писал британский премьер-министр Ллойд Джордж, – особенно среди имущих классов, давала себя чувствовать неукротимая ненависть, порожденная неподдельным страхом перед большевизмом»1.

Во-первых, потому, что революция победила под лозунгом мира, в то время как лидеры обоих воюющих лагерей стремились довести войну «до победного конца», а мир «без аннексий и контрибуции»2 лишал их огромных военных прибылей и будущей военной добычи.

Во-вторых, в продолжение первого, не меньшее значение имела и опасность распада Антанты в разгар войны и крушения Восточного фронта. В этом смысле западные союзники были заинтересованы в сохранении России в войне, а для этого необходимо было поддержать все антибольшевистские силы и оказать им всестороннюю помощь в деле свержения Советского правительства.

Правящие круги капиталистических стран страшились также морального воздействия Октябрьской революции на международное рабочее движение и на освободительную борьбу угнетенных народов. Советское государство, которое уже одним фактом своего существования революционизировало весь мир, превращалось в центр притяжения всех эксплуатируемых на планете.

Большевистское правительство национализировало иностранную собственность в России и объявило об отказе платить старые, дореволюционные долги. Это означало потерю иностранными капиталистами примерно 16 млрд. золотых рублей. Стремление вернуть утерянное также толкнуло мировой империализм на антисоветскую интервенцию.

Непримиримая классовая вражда к Советскому государству проявилась с первых дней Октябрьской революции. Она вылилась в непосредственное вмешательство во внутренние дела Республики Советов, в организацию военной интервенции с целью свержения Советской власти и реставрации буржуазно-помещичьего строя.

Основным мотивом интервенции был страх, что из России революция распространится на всю измученную войной Европу. «Фанатичные революционеры, мечтающие о завоевании всего мира силой оружия» – так охарактеризовал большевиков Дэвид Ллойд Джордж3.

Вот как оценивает данную ситуацию относительно румынских правящих кругов молдавский историк И. Левит: «Как и руководители других буржуазных стран, правители королевской Румынии были потрясены известиями о свержении Временного правительства и приходе к власти в России большевиков. Они не без основания опасались, что декреты II Всероссийского съезда Советов о мире и земле вызовут новую волну революционных выступлений русских солдат и окажут влияние и на румынских рабочих и крестьян. Король Фердинанд и его окружение были охвачены страхом за судьбы монархии и существующего в стране социально-экономического строя. Сильно тревожило их и то, что выход России из войны и уход русских войск с Румфронта приведут к разгрому румынской армии войсками Центральных держав»4.

По сути идентичны и выводы американского историка, почётного члена Румынской Академии наук Кейта Хиткинса: «Возможные последствия [мартовской] революции для румынских солдат и крестьян вызвали реальное беспокойство в правительственных кругах. Многие политики боялись быстрого распространения эпидемии из России за Прут... Но появилась новая опасность. В конце лета 1917 года российские революционные события грозили дезорганизацией фронта и подрывом социальной и политической стабильности в (Запрутской – С.Н.) Молдове. В то время как уставшие от войны русские солдаты всё более радикализировались, поддаваясь обещаниям социально-экономической справедливости, король и Брэтиану боялись, что подобные идеи подорвут решимость румынских солдат-крестьян воевать. Ноябрьская большевистская революция лишь углубила кризис»5.

Однако в российских революционных событиях румынская олигархическая элита усмотрела и свои выгоды – возможность реализации «проекта Великой Румынии». Вот что по этому поводу писал в своих послевоенных мемуарах тогдашний румынский министр И.Г. Дука: «Разложение русского фронта не пугает меня, наоборот – радует. Когда Россия рухнет, мы сможем быстро захватить Бессарабию, а так как, с Россией или без неё, в конечном итоге победу одержат союзники, в конце войны мы захватим также и Трансильванию, и таким образом из этих сражений и из этих потрясений родится то, что мы опасались видеть даже в самых смелых снах: объединение всех румын от Днестра и до Тисы»6.

Интервенты нашли союзника в лице российской контрреволюции и правящих элит соседних с Россией стран, включая Румынию. На огромных пространствах бывшей царской империи разразилась ожесточённая гражданская война. Эта война закончилась бы сравнительно быстро, без колоссальных человеческих потерь7, не охватила бы большую часть страны, если бы внутренняя контрреволюция не получила массированной военной, политической и экономической поддержки со стороны иностранных империалистов.

Антисоветскую интервенцию часто сравнивают по аналогии с военным нажимом, который в своё время пришлось испытать Французской революции. По нашему мнению, следует согласиться с Дж. Боффа, который считает, что «для интервенции в России были характерны особые отличительные черты, сближающие её с некоторыми последующими конфликтами такого рода в нашем столетии, и не в последнюю очередь с войной во Вьетнаме».

Прежде всего, это была необъявленная война, что позволяло участвующим в ней странам обходить конституционные процедуры, необходимые для развязывания вооружённого конфликта. Слово «война» вообще не произносилось вслух; сам У. Черчилль позже иронизировал по этому поводу. Отрицалось даже, что речь идет о вмешательстве. Самое большее – это была «помощь», необходимая как для «установления демократического правительства», так и для того, чтобы дать местным (региональным) правительствам время «выстоять против большевиков»8.

В антисоветской интервенции участвовали в большей или меньшей степени все крупнейшие капиталистические государства и значительное число малых стран. Главными организаторами и участниками интервенции являлись Англия, Франция, Япония и США. Организационным центром подготовки интервенции и планирования всей антисоветской политики стал Верховный военный совет Антанты, созданный 7 ноября 1917 года.

Парижская конференция Верховного совета, открывшаяся 28 ноября 1917 года, положила начало обсуждению политики вооружённой интервенции союзников по отношению к Советскому государству. «Союзники примут меры, чтобы установить … действительный контроль над развитием русской внешней политики»9, – было запротоколировано в решениях конференции.

23 декабря 1917 года была заключена тайная англо-французская конвенция «о районах будущих операций британских и французских войск на территории России»10. Это был раздел России на зоны влияния. В английскую зону входили Кавказ и казачьи области рек Кубань и Дон, во французскую – Украина, Бессарабия, Крым. Однако ещё 8 ноября английский кабинет на своём экстренном заседании обсуждал вопрос о возможности выступления румынской армии против большевиков в контакте с восставшим казачьим атаманом А.М. Калединым11.

На данном заседании румынский посол подтвердил готовность своего правительства выступить совместно с этим белогвардейским генералом против Советской власти12. В тот же день советник президента США В. Вильсона по международным вопросам полковник Хауз на совещании с английским премьер-министром Д. Лл. Джорджем и министром иностранных дел Его Величества А. Бальфуром рекомендовал «посоветовать Румынии сотрудничать с любыми союзными сражающимися (антисоветскими – С.Н.) силами, территориально наиболее близкими к» России13.

10 ноября 1917 г. президент Вильсон лично поощрил Румынию на антисоветскую борьбу, пообещав взамен поддержку её притязаний на Бессарабию на предстоящей мирной конференции14. Правда, сделал он это в слишком общей форме, что разочаровало румынского премьера И. Брэтиану, жаждавшего территориального приращения Румынии за счёт Бессарабии. Так, «в ноте, отправленной 28 ноября в Яссы, (Вильсон – С.Н.) пообещал, что приложит всё своё влияние во имя единой Румынии в качестве свободной и независимой нации»15.

Идею совместной с генералом А.М. Калединым борьбы королевской Румынии против большевиков поддержало и французское правительство Ж. Клемансо16. Оно официально одобрило предложение румынского посла в Париже использовать находившихся на территории России трансильванских военнопленных для борьбы с Советской властью17. Естественно, что без согласия западных союзников правящая Румынией королевская клика никогда бы не решилась на оккупацию Бессарабии.
Об этом 4 февраля 1921 г. Советское правительство радиографировало Правительству Его Величества: «Без активной поддержки со стороны правительств стран Антанты были бы невозможны военные действия со стороны Польши против России, не была бы отторгнута Бессарабия»18.

Данная констатация ленинского правительства полностью поддержана молдавским историком А.Г. Морарём, который утверждает, что «правительства Англии, Франции и другие организаторы и участники антисоветской военной интервенции, оказавшие помощь Румынии в её агрессии», «дали согласие на аннексию края Румынией в вознаграждение за её участие в антисоветской интервенции»19.

Однако не следует забывать, что положение правительства И.И.К. Брэтиану20 было довольно сложным в связи с фактическим выходом России из войны, в то время как Румыния по договору 1916 г. с Антантой обязана была сражаться против германского блока «до конца». «Но страх полного поражения и оккупации противником всей территории страны в случае дальнейшего разложения русской армии и ухода её с занимаемых позиций на фронте вызвал у румынских правящих кругов очередной прилив желания заключить сепаратный мир с немцами и их союзниками»21.

Данный вывод подтверждается и Н. Йоргой, отмечавшим, что ещё в конце 1916 г. «премьер-министр утратил всякую внутреннюю уверенность и открыто заявил, что было бы счастьем добиться мира»22. Йорга писал, что «Брэтиану и другие министры, похоже, полностью деморализованы»23.

И. Дука также свидетельствует о надеждах премьера Брэтиану на то, что союзные державы «с пониманием» отнесутся к положению Румынии, оказавшейся между революцией и возможной немецкой оккупацией24: «Он считал, что наша военная миссия завершена, что союзники должны понимать это и позволить нам выйти из войны»25. Чтобы подбодрить охваченную паникой румынскую олигархию, 9/22 ноября 1917 г. от имени английского короля Фердинанду была направлена телеграмма, в которой была обещана поддержка26. С категорическим требованием к Румынии продолжать войну выступило и французское правительство27.

А тем временем под влиянием Декрета о мире русские солдаты, не дожидаясь окончания войны, на своих участках вели переговоры с противником о перемирии. 17/30 ноября генерал А. Авереску записал в дневнике: «Русские уже начали на многих участках фронта переговоры о перемирии, кое-где оно даже было заключено»28. В этом контексте И. Дука отмечал, что «генерал Щербачёв сообщил Брэтиану, что более не владеет ситуацией и поставлен перед дилеммой или оставить командование, или самому предложить перемирие»29.

И здесь расчёты румынских правителей совпадали с мнением Щербачёва. Боясь дальнейшей радикализации русской армии, Дука писал: «В этих условиях продолжать отказываться от подписания перемирия означало бы иметь через несколько дней на территории нашей страны русскую анархию и наступление немцев, т.е., полный и окончательный разгром.
Наоборот, подписание перемирия означало выиграть время, дать возможность Щербачёву сохранить командование... и рассчитывать со временем или на создание единого фронта с украинцами* и А.М. Калединым, или на политические изменения внутри России»30.
В этом контексте следует пояснить, что происходившие в русской армии процессы носили стихийный характер и что солдатские комитеты, со своей стороны, принимали меры для прекращения беспорядков. Так, ревком 9-й армии просил обеспечить свободный проход её частей на родину, гарантируя в этом случае «спокойное поведение русских войск»31.

Однако, как мы увидим в дальнейшем, именно румынское правительство предприняло беспрецедентный шаг – пошло на разоружение отступавших русских частей, на изъятие у них продовольствия и фуража32, осознанно усугубив этим положение.
Советское правительство пыталось внести элемент организованности в этот процесс. Во-первых, в войсках был распространён приказ нового Верховного главнокомандующего Н.В. Крыленко о переходе командования в руки комитетов, минуя штабы армий и фронта.
За ним последовало указание «продовольствие брать по реквизиционным квитанциям Военно-революционных комитетов, приравненным к правительственным обязательствам. В случае столкновения с румынскими войсками прокладывать себе дорогу с оружием в руках»33. К сожалению, у румынской стороны отсутствовали мирные намерения в отношении России.

И. Брэтиану и его сторонники настойчиво добивались заключения вместе с Щербачёвым перемирия для подавления «анархии». 19 ноября (1 декабря) 1917 г. штаб румынской армии стал готовиться к нанесению удара по большевизированным русским войскам34. Однако без согласия англичан и французов заключить перемирие румыны не могли, т.к. это означало нарушение договора с Антантой 1916 г. и лишение себя прав на предусмотренные по нему послевоенные территориальные приращения.

Поэтому 20 ноября (2 декабря) премьер-министр направил в Лондон и Париж телеграммы, пытаясь убедить западных союзников, что если не заключить перемирия с немцами, это сделает советский командующий, который придёт на смену Д.Г. Щербачёву35.
При этом румынские правители ни на секунду не сомневались, что они «до конца» выполнили свой долг перед Антантой и даже «спасли» её от разгрома, поэтому, после поражения Германии, союзники просто «обязаны» выполнить все данные ими Румынии обещания.

Подобный тезис совершенно откровенно озвучивался ясским правительством и в те дни, и впоследствии – в мемуарах румынских деятелей: «Союзникам не за что на нас жаловаться. Наш вклад в общую борьбу был значительным. Благодаря нашим усилиям Верден был спасён, и Западный фронт получил облегчение благодаря переброске многочисленных германских дивизий против нас.

Что касается наших прав, они оплачены обильно пролитой румынской кровью. 800000 убитых являются достаточной данью в пользу удовлетворения наших национальных требований. Исходя из этого, Брэтиану считал, что долгом союзников является понять, что мы не можем и не должны больше продолжать борьбу, а значит, позволить нам сложить оружие...

Разве не очевидно, что (мир с австро-германским блоком – С.Н.) был навязан нам по вине других, что мы не желали его, что приняли его как печальную неизбежность? Таким образом, он не имеет никакого значения. Союзные державы просто должны считать его не имеющим силы и не вступившим в действие и, что бы ни случилось до всеобщего мира, должны считать нас союзниками», соблюдая «целостность наших прав, исходящих из нашего союзного договора. Такова была точка зрения Брэтиану»36, – писал, например, И.Г. Дука.

Следует подчеркнуть, что письменное согласие ясских эмиссаров Антанты, обеспокоенных большевизацией русской армии37, Брэтиану получил в тот же день38 и поэтому был уверен, что получит и согласие союзных правительств39. Не дожидаясь развития событий, 21 ноября (4 декабря) на фронт поступил согласованный с румынским правительством приказ Д.Г. Щербачёва о прекращении огня со следующего дня40.

Глубоко проанализировав сложившуюся ситуацию, И.Э. Левит пришёл к выводу, «что поспешность, с которой румынское правительство добивалось перемирия с австро-германским блоком, объяснялась и расчётом на то, что в создавшейся ситуации удастся присоединить Бессарабию к Румынии»41.

Данный вывод подтверждается и воспоминаниями Дуки: «Во время Бухарестских мирных переговоров было завершено и объединение Бессарабии. Говорю завершилось, так как, когда разваливалась Россия, объединение стало виртуально достижимо». И, как уже отмечалось, образование Сфатул Цэрий было, по его же словам, расценено в Яссах как «пролог возвращения Бессарабии к матери-родине»42.

Он также писал, что Бессарабия была тем «минимумом», на который рассчитывали в тот момент румынские правящие круги11т. Эти свои мысли И. Дука высказывал и Н. Йорге43. Однако, как мы уже отмечали выше, самые оптимистичные политики, включая и его самого, верили, что после Бессарабии последует и Трансильвания44.
На заседании правительства И. Брэтиану доложил присутствующим «о требовании Щербачёва и союзников вступить в борьбу с большевиками и добавил: союзные послы заявили, что это будет самой большой услугой, которую мы сможем в данный момент оказать делу союзников, стремящихся воссоздать румыно-украинский фронт.

Брэтиану добавил затем, что готов принять это предложение, но с чётким условием, что оно станет последней услугой, которую Румыния в состоянии оказать союзникам. После этого он, Брэтиану, освободится от всяких обязательств перед союзниками, которые не должны отказать ему в праве подписать сепаратный мир»45 – сообщал И.Г. Дука.
Однако 22 ноября (5 декабря) произошло неожиданное – союзники запретили румынам идти на перемирие: «Неожиданно из Парижа пришло известие, что Клемансо в бешенстве, что обвиняет нас в предательстве и заявляет о том, что более не считает нас союзниками»11ш.

Чтобы добиться своего, двумя днями позже Брэтиану отослал новую телеграмму в Париж для передачи её Клемансо, в которой пугал своего французского коллегу «большевистской угрозой внутри страны» для предотвращения которой пришлось снять с фронта войска. «Для того, чтобы предотвратить полную и непоправимую катастрофу, нам ничего не остаётся как заключить перемирие для выигрыша времени»46 – настаивал премьер.

«В конечном счёте, – отмечает И. Левит, – правительства союзных держав уступили настояниям руководства Румынии и генерала Щербачёва о заключении перемирия с противником. К их доводам и планам отнеслись с „пониманием”, тем более, что перемирие мыслилось использовать для борьбы с большевизмом. Правительства держав Антанты даже договорились предоставить Румынии помощь в виде кредитов… Возражения против подписания перемирия с противником были сняты»47.

В сложившихся обстоятельствах в проведении военной операции по захвату Восточной Молдовы реальную помощь Румынии оказали и Центральные державы. Прекратив боевые действия на Румынском фронте, немцы и австрийцы позволили румынам снять часть войск с передовой и направить их в Бессарабию. По «горячим следам» об этом писал ещё французский журналист Клод Ане: «Румыния договорилась с Центральными державами и получила их молчаливое согласие на захват Бессарабии»48.
26 ноября (9 декабря) 1917 г. командующий русским Румынским фронтом генерал Д.Г. Щербачёв и румынский генерал А. Лупеску подписали в г. Фокшаны от имени Румынии перемирие с командованием австро-германских войск49. Это высвободило румынские войска и позволило 4-9 (17-22) декабря обезоружить часть российских большевизированных частей50, зверски убив при этом советского военного комиссара фронта С.Г. Рошаля51.

Правда, некоторые румынские историки отрицают причастность румынских властей к этому преступлению. Так, Паул Черноводяну пишет, что «Рошаль был тайно убит без ведома ясского правительства по приказу членов Французской военной миссии.., желавших прекратить вредную пропагандистскую деятельность их фанатичного соотечественника»52. А румынский академик Ион Опря «открыл тот факт», что «Рошаль был расстрелян», так как «попытался убить Щербачёва»53.

Для дезорганизации и деморализации революционных солдат румынские власти и российские контрреволюционеры прекратили подвоз продовольствия и фуража в большевизированные части. В этой связи ключевое значение приобрели Унгены как узловой железнодорожный пункт у румынской границы. В ответ на действия контрреволюции и выполняя указания ВРК Румфронта, большевистский Исполком Унгенского Совета стал задерживать эшелоны с грузами, предназначенными для королевских войск.

Было заявлено, что «до тех пор, пока командование русскими войсками на Румынском фронте будет совершать насилия над революционными солдатами фронта и, обладая большими интендантскими запасами, будет морить их голодом, Исполком Унгенского Совета рабочих и солдатских депутатов не пропустит ни одного вагона через границу для румынской армии»54. Таким образом, происходила эскалация напряжённости между «белыми» и «красными», и в это противостояние всё более втягивалось румынское правительство.
7/20 декабря по итогам совещания со своими министрами и военными, а также с французским, английским, американским и итальянским посланниками, И. Брэтиану сообщил, что союзники требуют от румынской армии активного включения в борьбу с большевиками (хотя, как мы указали выше, к этому румыны приступили ещё 4/17 декабря). В свою очередь, премьер добивался, чтобы союзные державы санкционировали заключение Румынией сепаратного мира с Германией и её союзниками при сохранении в силе основных статей её договора 1916 г. с Антантой55.

Решение правительства о начале военных действий против советских войск56 было принято и в ночь на 9 декабря утверждено королём. В 6 часов утра румынские войска, при поддержке казаков и гайдамаков, нанесли удар по небольшому большевистскому гарнизону в Соколе в близи Ясс и ликвидировали его57.

М. Джувара, впоследствии ставший видным румынским дипломатом, писал об этих событиях: «В ответ на просьбу представителей Антанты, которые письменно заявили, что эта операция явится последним военным вкладом, который они вправе ждать от Румынии, румынская армия открыто включилась в военные действия против большевистских войск, занимавших тогда всю территорию Молдовы и Бессарабии»58.
Румынские министры и генералы, узнав о «победе» под Соколой, поздравляли друг друга. Однако были среди них и люди более реалистически мыслящие. Так, генерал А. Авереску записал в своём дневнике: «Ошибка… Этот необдуманный шаг дорого обойдётся нам в будущем»59. Но он сам даже не представлял, насколько оказался прав…
Получив известия об аресте Военно-революционного комитета Румынского фронта и об убийстве С. Рошаля, о захвате румынами Леова и ряда бессарабских сёл на левобережье Прута и о расстреле членов Леовского ревкома60, НКИД РСФСР 16/29 декабря 1917 г. обратился к румынскому правительству через его посла в Петрограде К. Диаманди с нотой протеста61.

Однако удовлетворительного ответа на неё не последовало62 и тогда Советское правительство 31 декабря предъявило по радио ультиматум Румынскому правительству прекратить подобные действия, наказать виновных и предупредило, что «неполучение ответа на это наше требование в течение 24 часов будет рассматриваться нами как новый разрыв, и мы будем тогда принимать военные меры, вплоть до самых решительных»63.

Так как и после этого ничего не изменилось, по указанию В.И. Ленина, 31 декабря 1917 г. / 13 января 1918 г. весь состав дипломатической и военной миссии Румынии во главе с К. Диаманди был взят под стражу и заключён в Петропавловскую крепость64. В Одессе были взяты под стражу румынский консул и персонал консульства65.
1/14 января 1918 г. дуайен дипломатического корпуса в Петрограде посол США Фрэнсис в сопровождении группы дипломатов посетил Председателя Совнаркома Ленина, сделал ему заявление по поводу ареста румынского посланника и вручил меморандум за подписью дипломатов 20 стран66.

После протеста дипломатического корпуса, аккредитованного в Петрограде, румынские дипломаты были освобождены и выдворены из России, причём дипломатические отношения оказались прерваны на 16 лет67.
Известный румынский историк и публицист, убеждённый сторонник «объединения Бессарабии с Родиной-Матерью» К. Кирицеску отмечал в связи с этим: «26 января, по причине интервенции румынских войск в Бессарабию, Советское правительство разорвало отношения с Румынией»68.

Но в Яссах не прореагировали на это решение. «На нас не произвело впечатления это заявление, – вспоминал Дука. – Мы сознавали, что российский солдат отказывается вое-вать… В результате заявление о войне большевистского правительства было жестом без практических последствий, на который, как помнится, мы даже не потрудились ответить»69.

Правительство Румынии, чувствуя поддержку Антанты и Центральных держав, 4/17 января приняло решение начать необъявленную войну с Россией, и уже через три дня его войска перешли реку Прут. Эту мысль подчёркивает и историк Ион Цуркану: «Позиция великих держав создала общий благоприятный фон для подготовки и осуществления Объединения»70.

Правда, сами союзники пытались скрыть истинные цели этой акции. Так, французский посланник в Яссах Сент-Олер 5/18 января телеграфировал консулу в Кишинёве Сарре: «Все мои коллеги, все посланники других союзных держав и я сам уполномочены заявить Вам официально, что вступление румынских войск в Бессарабию является чисто военной мерой с целью обеспечения нормального функционирования тыла русско-румынского фронта в соответствии с правилами, существующими во всех воюющих государствах. По этой причине вступление румынских войск в Бессарабию не может оказать влияния ни на существующую политическую обстановку в Бессарабии, ни на будущую судьбу этой страны»71.

Понятно, что эти слова должны были ввести в заблуждение молдавскую общественность и всё население края, выступавших тогда почти единогласно против вторжения на территорию Бессарабии румынских войск и за сохранение Молдовы в составе России. На деле это служило словесным прикрытием румынской интервенции против Советской России, а Бессарабию Антанта рассматривала в качестве «платы» румынской олигархии за борьбу с большевизмом.

В этом плане следует уделить внимание одному примечательному моменту в рамках исследуемого вопроса. Дело в том (как мы в дальнейшем ещё неоднократно увидим), что и румынская дипломатия в межвоенный период, и современная румынская историография, вопреки существующим фактам, лицемерно отрицают участие королевской Румынии в антисоветской интервенции. Во-первых, мы уже привели немало фактов в пользу обратного и ещё приведём.

А во-вторых, не следует игнорировать и некоторые свидетельства самих румынских правителей в пользу тезиса об активном участии румынской олигархии в интервенции против советского государства.

Так, в январе 1918 г., отвергнув требование четырёх западных послов возобновить военные действия против германского блока, премьер И. Брэтиану заявил, что, последовав аналогичному совету, Румыния уже атаковала большевиков в Бессарабии72. И это не единственное подобного рода признание. Как отмечает американец Ш.Д. Спектор, выступая на Парижской мирной конференции и пытаясь «набрать очки» в глазах Совета четырёх, Брэтиану хвастал, что «Румынии принадлежит заслуга быть первым союзным государством, вступившим в борьбу с большевиками. Она поддержала призыв союзников и захватила Бессарабию»73.

10/23 января ЦИК Румчерода сделал официальное заявление французскому, английскому и румынскому консульствам в Одессе, в котором квалифицировал действия королевского правительства как «вероломное нарушение международного права» и просил дипломатов «предпринять шаги к тому, чтобы румынское правительство вывело немедленно свои войска из пределов Российской федеративной республики».

На следующий день была обнародована нота протеста ЦИК Румчерода правительству Румынии с осуждением его акций в отношении русских войск. В ней повторялись требования «о выводе румынских войск из пределов Российской федеративной республики»74. Ответ консулов сводился к идее, что «ничего серьёзного не произошло», а имели место лишь мелкие, незначительные инциденты75.

Идя на антисоветскую интервенцию, румыны оголяли фронт против австро-германских войск, однако командование последних во главе с фельдмаршалом А. Макензеном заверило их, что вверенные ему армии не предпримут наступления на фронте.
При этом немцы, для скорейшего достижения своих целей, использовали политику «кнута и пряника»: с одной стороны, предлагали румынам Бессарабию в обмен на скорейшее подписание выгодного им сепаратного мира76, включая уступку Добруджи77, с другой – шантажировали их снятием дивизий с фронта и направлением их в Бессарабию в нарушение условий Фокшанского перемирия. А начальник штаба Макензена генерал Хелл даже заявил, что, «учитывая интересы Румынии», Германия проявила «благородство» и не воспользовалась выгодной ситуацией, дав тем самым правительству Брэтиану возможность осуществить свои политические планы78.

Забегая вперёд, отметим, что, по свидетельству А. Маргиломана79, 14/27 февраля 1918 г. в ходе переговоров Румынии с австро-германским блоком немцы «неофициально заверили» румын в тождестве их позиций в отношении Советской власти: «Русская анархия привела к созданию своего рода братства. Вы боретесь против большевизма в Бессарабии; мы вступили на Украину с той же целью»80.

Это было подтверждено румынским премьером 23 марта / 5 апреля во время «переговоров» с лидерами Сфатул Цэрий (И. Инкульцом, П. Халиппой, Д. Чугуряну81, к которым в тот же день присоединился и К. Стере) в Яссах об условиях «объединения», когда он ознакомил делегатов «бессарабского парламента» с позицией Центральных держав, не выдвигавших никаких возражений против «объединения» Бессарабии с Румынией82.

Наш вывод подтверждается и многими другими фактами. Так, например, во время тех же переговоров с немцами, пытаясь добиться более выгодных условий мира, новый румынский премьер А. Авереску заявил германскому министру иностранных дел Кюльману, что «вообще Бессарабия заражена большевизмом, и присоединять её к королевству опасно».
На это Кюльман цинично ответил: «Вам достаточно расстрелять каждого десятого и восстановить порядок»83. Однако правящая клика Румынии, «умиротворяя» Бессарабию, и без немецких советов следовала именно по данному пути.
Правда, большинство румынских историков, не отрицая немецких предложений в обмен на потерю Добруджи «отдать» Румынии Бессарабию, отрицает согласие румынской стороны на эту сделку.

К примеру, П. Черноводяну отмечает, что «для облегчения последствий от потери Добруджи, с чем генерал Авереску не согласился, представители Центральных держав дали ему понять, что не будут возражать против аннексии Бессарабии Румынией... Но румынское правительство с возмущением отвергло подобный „трюк”, так как не соглашалось на „аннексию” Бессарабии, а выступало за свободное волеизъявление её населения по вопросу о воссоединения с Румынией, и ни за что не воспринимало Добруджу в качестве обменной монеты... Его Величество не поддался на подобный шантаж и отметил, что ни в коем случае нельзя отдавать всю Добруджу, а максимум лишь Кадрилатер и что нет никакой связи между этой провинцией и вопросом о Бессарабии»84.
Послушать Черноводяну, складывается убеждение, что Фердинанд Гогенцоллерн был сторонником ленинского принципа о самоопределении народов...

Однако позиция Германии в бессарабском вопросе видна и из того, что, согласно подписанному Румынией с Центральными державами в Буфте 5/18 марта 1918 г. прелиминарному мирному договору85, численность румынской армии серьёзно ограничивалась, в то время как в Бессарабии румынскому правительству была предоставлена полная свобода действий и численность его войск и вооружения здесь не лимитировались86.

В связи с этим Константин Кирицеску отмечает, что «армии не будут выдвинуты унизительные условия; она даже сможет оставаться мобилизованной для использования в Бессарабии»87. Таким образом, «благожелательный нейтралитет» Германии развязал румынским правителям руки для захвата Бессарабии, а насколько «свободным» было «волеизъявление» населения края, мы видели выше.

Вот как оценивает данную ситуацию ван Мёрс: «Кроме отказа от Южной Добруджи и некоторых незначительных территорий на западной границе, Румынии навязывалась демобилизация армии. Но всё же мирный договор в Буфте включал (секретное) соглашение об аннексии Бессарабии. Немцы дали добро на аннексию Бессарабии, в обмен на право переброски собственных войск через Бессарабию для оккупации Украины».

Ниже автор отмечает, что «румынское владычество над Бессарабией было обеспечено.., в первую очередь, немецкой оккупацией Украины» и тем фактом, что «Красная Армия находилась на расстоянии в 1000 км от Кишинёва, а новое румынское правительство получило одобрение Берлина на аннексию Бессарабии»88.
Академик А. Лазарев также приходит к выводу, что, «заключив прелиминарный договор с Центральными державами, Румыния получила возможность не только нарушить советско-румынское соглашение от 5-9 марта 1918 года об эвакуации румынских войск из Бессарабии в течение двух месяцев, но и закрепиться в оккупированном крае, а также участвовать вместе с австро-германскими, а затем с французскими войсками в военных действиях против Советской власти на территории левобережной Молдавии и юга Украины»89.

Американский историк Ш. Дэвид Спектор приходит к идентичному выводу по данному вопросу, отмечая, что, по Бухарестскому миру, «судьба Бессарабии не упоминалась, однако было получено добро на захват провинции»90.

Поддержали румынские претензии на Бессарабию и представители западных стран91. Так, например, И.Г. Дука вспоминает, что представитель Великобритании Барклай говорил И. Инкульцу: «Делайте, что хотите», – предоставив, таким образом, «унионистам» свободу действий. Представитель США Чарльз Вописка «заверил его в полной поддержке со стороны Соединённых Штатов», а «Сент-Олер сообщил ему, что и Франция согласна» на это92.

Однако, как мы уже отмечали, официально они стремились представить румынское вторжение как «вынужденное» и «гарантировали» его временный характер. Так, 21 февраля 1918 года, от имени дипломатических представителей держав Согласия, дуайен дипломатического корпуса при румынском правительстве барон Фашиотти отправил официальную ноту всем союзным консулам и представителям в Одессе, оригинал которой был передан советским властям.

В ней отмечалось: «Что касается Бессарабии, то вы помните, что вмешательство румынских войск является военной оккупацией безо всякого политического характера, предпринятой в полном согласии с союзниками и бессарабскими властями с очевидной гуманитарной целью обеспечить продовольствие русских и румынских войск, а также и гражданского населения»93. Т.е., страны Антанты официально обещали эвакуировать румынские войска из Бессарабии, подразумевая её российской территорией.
12/25 января 1918 г., за день до вступления румынской армии в Кишинёв, её командующий генерал Презан заявил в воззвании к населению Бессарабии, что румынские войска вступили в край по приглашению Сфатул Цэрий в целях охраны оружейных и продовольственных складов и обеспечения заготовки и перевозки провианта для снабжения русских и румынских войск Румынского фронта94.

Он лицемерно опровергал слухи о том, будто Румыния хочет оккупировать Бессарабию. Эти разглагольствования были лишь камуфляжем, что, как уже отмечалось, подтвердил позже с парламентской трибуны вице-премьер Таке Ионеску.

Бухарестский историк Фл. Константиниу приводит следующие аргументы в пользу румынского вмешательства в дела возрождённого молдавского государства: «Хаос, спровоцированный в России великими по¬литическими изменениями, задел и Бессарабию, где находились склады румынской армии и пути комму¬никаций, по которым доставлялись боеприпасы и военное снаряжение до тех пор, пока Россия участвовала в войне. Безопасность бессарабского пространства была составной частью безопасности молдавского пространства, которое на то время представляло свободное румынское государство»95.

Далее он отмечает, что действия румынской армии и разоружение советских частей, находившихся в Бессарабии, вызвали жёсткую реакцию со стороны Советского правительства: 1/14 января 1918 года в Петрограде были арес