Вниманию читателей предлагается дипломатический документ 1980 года, отражающий одну из теневых (по возможности не афишировавшихся в те годы официальной пропагандой СССР) сторон во взаимоотношениях двух социалистических стран, союзниц по Организации Варшавского договора (ОВД). В ходе беседы посла СССР в Бухаресте с высокопоставленным функционером румынской компартии между ними произошла довольно острая пикировка, за которой стояло не просто различие частных мнений, а столкновение принципиальных позиций двух коммунистических элит именно по вопросам исторической памяти об общем прошлом, объединяющем два соседних государства и проживающие в них народы, связанные многовековой традицией интенсивного общения близких культур. Советский посол В.И. Дрозденко устроил члену узкого руководства румынской компартии В. Казаку демарш в связи с участившимися в социалистической Румынии (очевидно, не без поддержки сверху) попытками оправдать в прессе и исторической литературе «действия правящих кругов королевской Румынии» в канун и на первых этапах второй мировой войны «и при этом в ложном свете представить советскую внешнюю политику», в частности в вопросе о присоединении к СССР Бессарабии и Северной Буковины в июне 1940 г. При этом он встретил со стороны своего собеседника отпор, по сути предъявление ответных претензий относительно искажения в советских публикациях проблем румынской национальной истории.

Понять причины возникшей между собеседниками напряженности (вопреки царившему в советской прессе времен брежневского «застоя» некоторому благодушию в изображении отношений внутри социалистического лагеря) в полной мере невозможно без экскурса в историю непростых взаимоотношений СССР с проблемным юго-западным соседом, социалистической Румынией, в 1960-е – 1970-е годы. В конце 1950-х годов Румыния воспринималась в Москве как надежный союзник, по выражению Н.С. Хрущева, «шагающий в ногу» с другими членами социалистического содружества, ситуация в этой стране не вызывала серьезных беспокойств. Об этом можно судить как по дипломатическим донесениям, так и по отчетам многочисленных советских эмиссаров, выезжавших в Румынию с той или иной целью. Внутриполитическая стабильность в Румынии осенью 1956 г., в дни мощнейшего восстания в соседней Венгрии, явилась решающим аргументом в пользу включения Москвой весной 1958 г. в пакет мирных инициатив, адресованных Западу, решения о выводе с румынской территории советских войск (что и было сделано в считанные недели).

Поскольку от соседей-румын никакого «подвоха» в Кремле по большому счету не ждали, тем более неожиданной была для Хрущева обнаруженная им к весне 1963 г. вся глубина расхождений с ними по вопросам экономической интеграции стран соцсодружества. В сознании коммунистической элиты Румынии с каждым годом всё глубже укоренялось представление о том, что официальная Москва навязала Бухаресту невыгодную роль в выстраиваемой системе международного разделения труда, стремясь превратить богатую природными ресурсами Румынию в своего рода аграрно-сырьевой придаток более развитых социалистических стран. На сессиях СЭВ с румынской стороны всё отчётливее выражалось недовольство тем местом в системе хозяйственных связей, которое отводилось Румынии в соответствии с советскими планами экономической кооперации. После варшавской сессии СЭВ в мае 1963 г., когда румынская делегация более жёстко, нежели это было ранее, выступила против попыток заставить ее играть по правилам Москвы при выработке новых экономических планов, Хрущев собственной персоной неожиданно приехал 24 июня в Бухарест для выяснения отношений. Его довольно грубые высказывания в адрес «неблагодарного» Г. Георгиу- Дежа соратники припомнили ему в октябре 1964 г. Неумение вести нормальный, уважительный диалог с лидерами братских партий было использовано как весомый аргумент против первого секретаря ЦК КПСС при отстранении.

Нет оснований утверждать, что с советской стороны не прилагались усилия в целях преодоления возникших наслоений. Показательна краткая запись, сделанная на заседании Президиума ЦК КПСС 23 июля 1963 г., в канун очередного совещания лидеров соцстран: «румын не дразнить», что явно отражает установку на нераздувание конфликта. Тем не менее противоречия между двумя социалистическими странами продолжали углубляться, так что их уже было трудно скрыть от западных наблюдателей . Осенью 1963 г. правительство Румынии предпринимает неподконтрольные СССР внешнеполитические шаги по сближению с США. В частности, 4 октября в Нью-Йорке, в дни работы сессии Генассамблеи ООН, её министр иностранных дел К. Мэнеску имел секретную встречу с госсекретарем США Д. Раском. Румынское правительство, говорил он, не было информировано о планах размещения советских ракет на Кубе. Поэтому Румыния, хотя и является союзником СССР, не может вместе с СССР нести ответственность за все последствия этого шага. В случае возникновения в будущем аналогичной ситуации, способной привести к войне, Румынию, по мнению ее министра иностранных дел, следует рассматривать как нейтральное государство, не направляя против нее военного удара. В ходе контактов с США один из союзников СССР, таким образом, прямо дистанцировался от непродуманной советской внешнеполитической акции, подвергнутой позже критике и в руководстве КПСС – при отстранении Хрущева от власти.

Весной 1964 г. особая позиция Румынской рабочей партии по ряду принципиальных вопросов внешней политики и мирового коммунистического движения нашла программное выражение в апрельской Декларации – речь идет о концептуальном документе, уточнившем внешнеполитические приоритеты Румынии (в нем был сделан акцент на равноправии стран, строящих социализм, и первостепенности национальных, а не интернациональных интересов). На фоне продолжавшегося соперничества и с каждым годом всё ухудшавшихся отношений СССР и КНР активизировались румынско-китайские связи, Бухарест не просто пытался в интересах повышения своего внешнеполитического веса балансировать на противоречиях двух держав, претендовавших на гегемонию в мировом коммунистическом движении, но и в известной мере претендовал на роль посредника в конфликте. При этом к концу «хрущевской» эпохи советско-румынские разногласия приобретают и явно нежелательное для Москвы бессарабское «измерение». Так, на встречах румынских функционеров с Мао Цзэдуном в Пекине периодически затрагивается бессарабский вопрос. Высказывания «великого кормчего» о том, что Советский Союз включил в свой состав территории, на которые он имеет меньше исторических прав, чем некоторые соседние страны, совершенно не вызывали возражений представителей румынской партии, о чем, судя по записям заседаний Президиума ЦК КПСС, были хорошо осведомлены в Москве. Речь шла в первую очередь о Бессарабии, оказавшейся в 1812 г. в составе Российской империи вследствие Бухарестского мира, «ампутировавшего» у Молдавского княжества пруто-днестровское междуречье. Аннексированный со ссылкой как на этнический состав населения, так и на историческое право Румынией (правопреемницей Молдавского княжества) в 1918 г., этот край был возвращен СССР в июне 1940 г. в условиях второй мировой войны, всего через 4 дня после капитуляции Франции, выступавшей главным гарантом Великой Румынии в ее версальских границах. 8 июня 1964 г. в ходе встречи с И. Брозом Тито Хрущев, зная о большом авторитете харизматичного югославского лидера среди всех, кто был озабочен поисками национальных путей к социализму, попросил президента СФРЮ повлиять на румын, слишком фрондирующих перед Москвой, и получил согласие, поскольку Тито, заклейменный Пекином как главный ревизионист, совсем не был заинтересован в усилении китайского влияния на соседнюю Румынию.

После отставки Хрущева в октябре 1964 г. и смерти Георгиу- Дежа в марте 1965 г. с советской стороны была предпринята попытка начать всё «с чистого листа», осуществить перезагрузку в двусторонних отношениях. Однако этого не получилось. Новый лидер Н. Чаушеску с еще большей последовательностью отстаивал особую позицию Румынии по вопросам экономической кооперации в рамках СЭВ. Более того, на заседаниях Политического Консультативного Комитета (ПКК) ОВД румынские делегации постоянно ставили перед СССР вопрос о реальном приобщении союзников к выработке принципиальных планов и принятию важнейших решений, особенно связанных с использованием стратегического оружия. В сентябре 1965 г. двусторонние встречи на высшем уровне в Москве, на которые Кремль возлагал большие надежды, высветили всю глубину расхождений по целому ряду принципиальных вопросов. Более того, на переговорах не обошлось без настоящего скандала, когда член Политбюро ЦК Румынской компартии, отвечавший за экономическую политику, бессарабский молдаванин по происхождению А. Бырлэдяну на хорошем русском языке потребовал от Л.И. Брежнева и А.Н. Косыгина решить наконец вопрос о возвращении социалистической Румынии золотого запаса королевской Румынии, эвакуированного в годы первой мировой войны в Россию и удержанного уже советским правительством после того, как Румыния аннексировала Бессарабию в 1918 г. Это вызвало в кремлевских стенах эффект разорвавшейся бомбы и дало советским лидерам основания для обещаний предъявить-таки Румынии новый счет за все разрушения и мародерство, чинившиеся армией маршала Антонеску на оккупированной ею вплоть до окрестностей Сталинграда советской территории в годы второй мировой войны. Продолжавшееся ухудшение советско-румынских отношений достигло, как известно, своей низшей точки в августе 1968 г., когда Румыния решительно выступила против интервенции СССР и ряда его союзниц по ОВД в Чехословакии, после чего Москве и Бухаресту пришлось предпринять серьезные усилия в целях снижения градуса конфронтационности.

Итоги сентябрьских переговоров 1965 г. вызвали тем большую озабоченность советского руководства, что совпали по времени с оживлением национального движения в среде румыноязычной интеллигенции Молдавской ССР, где в силу культурно-языковой общности титульной нации (молдаван) к румынам и связанности их исторических судеб существовал стойкий интерес к процессам, происходившим по другую сторону неширокой реки Прут, вдоль которой на участке в несколько сот километров проходила советско-румынская граница. На республиканском съезде писателей в октябре 1965 г. в Кишиневе был поднят вопрос о целесообразности замены кириллицы на латиницу в языковой практике (ведь на латинице писали классики национальной литературы Михай Эминеску и Ион Крянгэ), в выступлениях Иона Друцэ и др. содержались призывы «не торопиться воздвигать китайскую стену между Молдавией и Румынией» и т.д.

Надо сказать, что до середины 1960-х гг. в Москве, хотя и уделяли определенное внимание выявлению этнических различий между румынами и бессарабскими молдаванами, всё же не поднимали эту проблему до уровня отстаивания непосредственных внешнеполитических интересов. Более того, то и дело звучали вполне авторитетные голоса, акцентировавшие не различия, а именно румынско-молдавскую общность. Так, в относящейся к марту 1924 г. записке наркома иностранных дел СССР Г.В. Чичерина запланированное создание на левобережье Днестра молдавской автономии в составе Украины называлось преждевременным на том основании, что «вызовет экспансионистские устремления румынского шовинизма. Обнаружение такого количества молдаван, т.е. румын [выделено мною – А.С.], на украинской территории усилит позицию румын при спорах по вопросу о Бессарабии». Глава советской дипломатии, как видим, не проводил в 1924 г. в этническом плане различий между румынами и молдаванами. Как не видели слишком большой разницы через 16 лет, летом 1940 г., редакторы газеты «Правда», вскоре после перехода Красной Армией Днестра давшие слово кишиневскому рабочему («я румын, но есть разница между рабочим-румыном и румыном-боярином»). В январе 1950 г., когда отмечалось 100-летие со дня рождения великого поэта Михая Эминеску, он подавался в центральной советской прессе исключительно как великий румынский поэт, в партийно-идеологическом аппарате не считали политически актуальным акцентировать его место именно в истории молдавской литературы, такая задача признается насущной куда позже. Как явствует из работ последних лет, к концу 1950-х годов были налажены довольно тесные культурные связи Румынии с Молдавской ССР и об угрозе попадания молдаван под чуждое политико-идеологическое влияние не заговаривали, хотя вопрос об особой молдавской этничности и идентичности, формировании в СССР молдавской «социалистической нации» был к этому времени достаточно проработан. В 1961 г. в Москве вышла книга в то время еще молодого, а впоследствии очень крупного историка В.Н. Виноградова "Россия и объединение румынских княжеств". Процесс объединения в конце 1850-х годов Дунайских княжеств (Молдовы и Валахии), поддержанный в то время и Россией, был показан в ней как естественный процесс создания национального государства в результате объединения ряда малых государственных образований и складывания на этой основе единой нации (как это происходило в те же десятилетия в Германии и Италии). Никакого противопоставления молдаван румынам, валахам, утвердившегося в более поздней исторической литературе, у Виноградова в 1961 г. не было. Уместно в той же связи сослаться на мемуары другого известного историка, И.Э. Левита, долгое время работавшего в Кишиневе, а с середины 1990-х продолжающего свою профессиональную деятельность в США: «Мы считали неправомерным обелять и прославлять реакционных молдавских бояр, не желавших объединения сугубо из боязни утратить свою политическую власть и выступавших против всяких прогрессивных реформ, и объявлять их истинными патриотами, а унионистов (многие из них являлись активными участниками революции 1848 г. в княжествах), сторонников преобразований – антипатриотами. Сотрудники отдела (в институте истории АН Молдавской ССР – А.С.) обращали внимание на то, что нельзя трактовать процесс объединения княжеств вне связи с аналогичными процессами в Италии, Германии». Как бы то ни было, ситуация в корне изменилась, когда в Москве вдруг «неожиданно» обнаружили сохранение у румынской партэлиты (а не только у старой, «буржуазной» или «буржуазно-боярской» интеллигенции) ностальгии по Бессарабии, входившей по большей части в состав Молдавского княжества до 1812 г. и принадлежавшей Румынии в 1918 – 1940 гг.

С этих пор, примерно с 1964 г., проблема выстраивания отношений с Румынией была неотделима от исторического обоснования права СССР – ни много, ни мало – на существующие границы, т.е. включала в себя защиту территориальной целостности СССР от идеологических посягательств соседней страны. Именно такого рода задачи ставились перед советскими дипломатами, работавшими в Бухаресте. Изучение публикуемой в Румынии исторической литературы (особенно по спорным проблемам общего прошлого в российско-румынских, советско-румынских отношениях) занимало весомое место в их деятельности. При этом показательно, что посол Дрозденко, согласно публикуемой ниже записи беседы, предельно откровенно заявил своему собеседнику: обсуждаемый ими вопрос об освещении тех или иных проблем румынскими историками «имеет не столько историческое, сколько политическое значение», ведь «речь идет не о различной трактовке некоторых исторических вопросов, а о материалах, в которых завуалированы территориальные претензии к Советскому Союзу и предпринимаются попытки поставить под сомнение правомерность государственной принадлежности части территории МССР и Украины к Советскому Союзу». Румынской стороне трудно было с этим спорить. Ведь при всех дежурных заверениях румынских функционеров о том, что речь, дескать, идет отнюдь не о каких-либо территориальных притязаниях (в конце концов, и Румыния подписала хельсинкское соглашение 1975 г., включающее в себя положение о нерушимости установленных европейских границ), а всего лишь о восстановлении исторической справедливости в научных трудах, готовность защищать свою позицию по бессарабскому вопросу («Мы знаем, какова истина в этом вопросе!», заявил Казаку в ходе беседы советском послу) говорила сама за себя. Надо заметить, что такого рода проблем официальная Москва в эпохи Брежнева, Андропова и Горбачева не имела больше ни с одним государством, кроме Китая и Японии, а в Европе ни с одним из соседних государств. Понятно, что выстраивание отношений с Румынией в рамках социалистического содружества относилось к числу сложнейших задач советской внешней политики, при этом требовавших применения особых методов, включая частое использование исторической аргументации. Не удивительно постоянное обращение Брежнева и Чаушеску в ходе своих встреч к проблемам освещения в печати общего прошлого, о чем упоминается в нижеприведенной записи. Как упоминается там и об обещаниях Чаушеску «раз и навсегда покончить с подобными публикациями», впрочем, сделанных в условиях ухудшения ситуации на нефтяных рынках, чреватого новыми проблемами для румынской экономики, решать которые было трудно без помощи СССР.

Излагая своему собеседнику официальную советскую точку зрения, посол Дрозденко утверждал, что никаких нерешенных территориальных вопросов в отношениях Москвы и Бухареста нет, все проблемы были окончательно и «по справедливости» разрешены ещё в 1940 г. и тем самым созданы условия для поступательного развития братских взаимоотношений. Исторические публикации (всё более многочисленные), в которых актуализировались старые территориальные споры, вызывали не просто крайне болезненную реакцию советской дипломатии, но побуждали давать отпор. По сути дела, Советский Союз оказался в состоянии идеологической борьбы, ведомой, что уж совсем парадоксально, не просто с социалистической страной (как Китай), но с союзником по ОВД. Борьбы тем более острой, что проявления ностальгии по Бессарабии как одной из исконных румынских земель, на которую Румыния имеет все исторические права, проникала и в массовую печать, всецело контролируемую компартией, причем в союзники брался сам Карл Маркс, его высказывания с критикой имперской политики России в отношении Дунайских княжеств с 1964 г. активно тиражировались в партийной прессе.

Одним из главных полей идеологической борьбы становятся историческая наука и система исторического образования, а на переднем крае в этой борьбе находились работники идеологического фронта Молдавской ССР. Из опубликованных в последнее время документов получаем представление о конкретных шагах, предпринимавшихся с ведома и по настоянию Москвы в МССР в области не только пропаганды, но и исторической науки, призванной отстаивать приоритеты СССР в непрекращавшемся, пусть иногда затихавшем и принимавшем подспудные формы споре с Румынией за большее историческое право на обладание Бессарабией. Особенно острая фаза в этой борьбе пришлась на август 1968 г. В записке первого секретаря ЦК КП Молдавии И.И. Бодюла в ЦК КПСС от 23 августа с информацией о настроениях в республике в свете военной акции ряда стран ОВД в Чехословакии и явно фрондерского поведения Чаушеску, поддержанного широким общественным мнением в своей стране, среди прочего содержалось предложение шире использовать радио и телевидение Молдавской ССР для пропаганды «на молдавском языке, доступном для румын» (не лишенный остроумия пропагандистский эвфемизм республиканских партаппаратчиков, ведь речь идет об одном и том же языке), официальных заявлений Советского правительства, ТАСС и установочных статей «Правды». Впрочем, к середине сентября острая фаза идеологической войны СССР с Румынией миновала, с обеих сторон были сделаны встречные шаги в отношении друг друга.

Плохо завуалированное стремление заявить своё историческое право на обладание Бессарабией вызывало в Москве тем большее раздражение, что было связано с попытками ревизовать оценки роли СССР на некоторых этапах второй мировой войны (Дрозденко указывал Казаку на «извращенное» толкование внешней политики СССР). Когда дело касалось трактовки определенных страниц истории войны, румынская позиция воспринималась уже не просто как нарушение джентльменской договоренности не ворошить прошлое, муссируя старые обиды. Даже частичный пересмотр исторической роли СССР в войне расценивался как святотатство. Разногласия в оценке роли Красной Армии в войне постепенно поднялись до уровня фактора, реально способствовавшего ухудшению межгосударственных отношений.

Аргументы посла в данном случае сводились к тиражированию официальной и отнюдь не безосновательной советской точки зрения о Румынии как активном сателлите нацистской Германии, чьи усилия на стороне антигитлеровской коалиции после разрыва с «третьим рейхом» 23 августа 1944 г. отнюдь не дают оснований для принципиального пересмотра ее роли в войне. Попытки пересмотреть в разных аспектах эту роль предпринимались в Румынии со времен Чаушеску. Чем дальше, тем больше. После 1990 г. утверждения о «справедливом» характере миссии 1941 г. по освобождению Бессарабии «от советского ига» и возвращению ее в лоно румынской государственности стали общим местом в исторической литературе посткоммунистической Румынии. Появилась в литературе, и прямая апология Антонеску, чего во времена коммунистической диктатуры не было.

В полемике со своим румынским собеседником посол чётко формулирует позицию вышестоящих инстанций относительно самого смысла исторических исследований: их цель состоит всё же не в выявлении объективной истины, историческая наука должна служить прежде всего инструментом упрочения дружбы между соседними странами и правящими в них братскими партиями. Поэтому необходимо сосредоточиться на том, что объединяет, а не разделяет соседние народы, в то время как искусственное нагнетание вопроса о якобы несправедливых границах не только способствует разжиганию националистических настроений, но идет вразрез с самим характером отношений между странами, входящими в социалистический лагерь, способно вбить клин в советско-румынскую дружбу.

Идеологическая борьба велась с двух сторон, и в этой связи показателен контраргумент румын: в СССР тоже публикуются работы, не разделяющие румынских исторических концепций. Дело касалось прежде всего истории Бессарабии, румынского рабочего движения, но речь шла также и о базовой для режима Чаушеску идеологеме о континуитете (непрерывности проживания) румын в Карпато-Дунайском пространстве. Примеры могли приводиться в первую очередь из исторической продукции молдавской советской историографии, оказавшейся, как уже отмечалось, на переднем крае в войнах исторической памяти между соседними странами. Существовали разногласия в трактовке истории межвоенной румынской компартии, коминтерновские установки, в соответствии с которыми она действовала, всё более рассматривались в Румынии как чуждые национально-государственным интересам страны. С другой стороны, румынская историография, как правило, апологетически оценивала всю версальскую систему границ, установленных в Центральной Европе (ведь они были особенно выгодны именно для Румынии), в работах румынских историков решительно отрицался ассимиляторский характер политики в отношении бессарабских молдаван (о какой насильственной румынизации можно говорить, если ее объектом выступали те же румыны, вопрошал Казаку). Предъявление взаимных претензий по поводу трактовок исторического прошлого (при всех ритуальных ссылках и тех, и других на интересы развития дружбы между двумя народами) заведомо приводило обе стороны в тупик, возникала патовая ситуация. Верил ли В. Казаку в возможность выработки общей позиции, когда упоминал деятельность советско-румынской комиссии историков, призванной служить поискам путей к взаимопониманию? Что касается упомянутого, проведенного летом 1980 г. именно в Бухаресте очередного всемирного съезда историков, использованного режимом Чаушеску для продвижения на международном уровне официальных исторических концепций своего режима, то имеющиеся документы раскрывают советские планы взаимодействия с историками Венгрии и Болгарии, создания с ними своего рода общего фронта в интересах опровержения наиболее спорных румынских постулатов – венграм, мало озабоченным проблемами истории Бессарабии, таковым казался тезис о континуитете румын в Дунайско-Карпатском регионе.

Разногласия в понимании этнической сущности бессарабских молдаван (можно ли их считать румынами?) оставались камнем преткновения и при попытках наладить советско-румынский диалог на более низовом уровне. Как следует из документов, при всех шероховатостях в двусторонних отношениях контакты населения приграничных районов Румынии и СССР (в частности, Советской Молдавии) были на рубеже 1970-х – 1980-х годов достаточно интенсивны, имели место регулярные поездки делегаций местных партийных функционеров, хозяйственных работников, передовиков производства и т.п. в целях обмена опытом. Как читаем в одном из отчетов, глава делегации румынских партработников, посетившей Советскую Молдавию в конце 1980 г., «в беседе неоднократно подчеркивал, что независимо от отношений между руководителями государств (т.е. СССР и СРР) в конечном итоге народ решает свою судьбу, поэтому мы должны крепить дружбу между нашими народами». В отчетах о посещении делегациями Молдавской ССР близлежащих румынских уездов (составители которых, как правило, реагировали на любые антисоветские проявления принимающей стороны и особенно на разногласия по вопросу о праве Румынии на Бессарабию) в 1980 г. доминировали отзывы о том, что советских гостей встречали дружественно и гостеприимно, с румынской стороны высказывались пожелания об улучшении межгосударственных отношений, расширении и углублении взаимовыгодного экономического и культурного сотрудничества. Вместе с тем принципиальные различия в историческом воспитании, сформированных школой и СМИ представлениях об истории Румынии, роли Румынии во второй мировой войне, о сути бессарабского вопроса, о культурно-языковых различиях румын и молдаван, о праве самостоятельной молдавской нации на существование порождали взаимонепонимание. Гостям из СССР, судя по отчетам, хранящимся в Кишиневе в фондах ЦК компартии Молдавской ССР, несколько резало ухо само слово «Бессарабия» применительно к Советской Молдавии, в музеях гг. Яссы и Ботошани бросались в глаза, вызывая соответствующую реакцию, карты Великой Румынии 1920-х – 1930-х годов, включавшие междуречье Днестра и Прута. Подчас не нравилось, когда румынские собеседники ставили под вопрос существование особого молдавского языка, подвергали сомнению право на формирование молдавской социалистической нации. В музее Эминеску в Ботошани советские гости выражали недоумение, почему обходилась стороной принадлежность великого поэта к молдавскому народу (этому их учили в школе). Случались и острые конфликты, когда музейные экскурсоводы в присутствии ветеранов войны (а таковых было достаточно и среди этнических молдаван) оправдывали нападение Румынии на СССР в июне 1941 г. необходимостью вернуть утраченные в 1940 г. территории.

Надо иметь в виду, что 1980 год был достаточно спокойным, бесконфликтным в развитии советско-румынских отношений. На первую половину 1970-х годов пришелся незначительный экономический подъем, произошло определенное повышение жизненного уровня населения, но вместе с тем всё острее стояла задача модернизации производства: без этого невозможно было рассчитывать на расширение экспорта производимых товаров не только на Запад, но даже в страны «третьего мира». До четверти доходов в госбюджет приносил экспорт продукции традиционно развитой нефтехимической отрасли, а потому зависимость румынской экономики от конъюнктуры цен на нефть была очень велика. Понятно, что на её состоянии крайне негативно сказались всемирный «нефтяной» кризис, вызванный арабо-израильской войной 1973 г., и революция 1979 г. в Иране, нарушившая выполнение обязательств этой важной нефтедобывающей страны по поставкам нефти на мировой рынок, что вынудило страны ОПЕК поднять цены на 10%. Некоторый подъем в румынской экономике позволил, наконец, режиму Чаушеску возобновить, а к 1984 г. с большим трудом завершить свою «великую стройку коммунизма», достроив печально знаменитый канал Дунай – Черное море (теперь уже, правда, в первую очередь усилиями не многочисленной армии заключенных, как это было в начале 1950-х годов, а главным образом солдат срочной службы), но не решил задач модернизации производства. Заметно прибавило трудностей и сильное землетрясение 4 марта 1977 г., разрушившее значительную часть Бухареста. Вдобавок, на рубеже 1970-х-1980-х годов Румыния пережила две холодные зимы, потребовавшие больших расходов электроэнергии. Экономические трудности усилили заинтересованность в поставках нефти и газа из СССР и – шире – в активизации сотрудничества в рамках СЭВ, что приглушало стремление румынской элиты и дальше во всём демонстрировать уже давно привычный для неё особый внешнеполитический курс. Усиление экономической зависимости от СССР в немалой мере объясняет отсутствие публичного осуждения Румынией (диссидентом в социалистическом содружестве) советской военной акции в Афганистане. Правда, в марте 1980 г. на совещании ПКК ОВД с румынской стороны всё же проявилась особая позиция – на этот раз при обсуждении вопроса об обеспечении единого командования армий стран-участниц ОВД в условиях войны. Однако слишком педалировать свои разногласия с СССР румынская сторона не хотела. На состоявшемся в середине мая следующем совещании ПКК Румыния, насколько можно судить по имеющимся документам, не проявила особой позиции по принципиальным вопросам.

Приоритетом в деятельности идеологических органов румынской компартии было проведение в Бухаресте в августе 1980 г. всемирного конгресса историков. Его, как отмечалось выше, предполагалось в полной мере использовать для донесения до западной высокопрофессиональной аудитории концепций, утверждающих не только преемственность современной румынской государственности традициям даков и Римской империи, но и определённые исторические права Румынии на некоторые земли, принадлежащие другим странам. Посольство СССР в Румынии в своей записке в МИД рекомендовало разработать для советской делегации на съезде инструкции, дабы помочь ей подготовиться к жесткому отпору. Конгресс историков прошел, однако, без серьезных скандалов, способных омрачить советско-румынские отношения. Внимание Чаушеску и его окружения вообще было в эти дни приковано не к съезду, а к начавшимся в Польше, в Гданьске, забастовкам. Слишком велик был страх, что румынские рабочие последуют польскому примеру. Основания для опасений, безусловно, были – наметившуюся в конце 1970-х годов тенденцию к снижению жизненного уровня невооруженным глазом замечали члены делегаций, приезжавших в Румынию из СССР по межпартийному обмену. «По сравнению с 1974 и даже 1978 годом, когда руководитель нашей группы посетил Ботошанский уезд, наблюдается острая нехватка некоторых продовольственных товаров (мясо, растительное масло, сахар), длинные очереди в продовольственных магазинах», – отмечалось в записке секретаря Фалештского райкома КПСС в ЦК КП Молдавской ССР (декабрь 1980 г.). Обращалось внимание на дефицит бензина, что вызывало удивление в стране с развитой нефтеперерабатывающей промышленностью. Однако в день, когда информация о событиях в Польше попала в румынскую печать (как и в печать других социалистических стран), Чаушеску позволил себе закатить грандиозный банкет для участников всемирного конгресса историков. Ломившиеся от изобилия угощений столы были призваны продемонстрировать интеллектуалам-гуманитариям со всего мира процветание социалистической Румынии. Впрочем, звучавшие на фоне гданьских забастовок фанфары не слишком адекватно отражали реальное настроение Чаушеску и его окружения. В руководстве партии отдавали себе отчет в том, что в стране имеются (пусть пока еще слабые) силы, которые явно не против перенесения в Румынию польского сценария и только ждут удобного случая для того, чтобы направить вектор развития страны в аналогичном направлении. А значит избрать забастовки инструментом давления на власть. Ключевая страна советской сферы влияния – Польша – переживала системный сбой, который мог негативно сказаться на функционировании других компонентов той же системы социализма, включая Румынию.

Особую обеспокоенность руководства РКП вызывали настроения интеллигенции. В конце 1970-х годов, под влиянием чехословацкой Хартии-77 в Румынии активизируется диссидентское движение. Его лидеры историк В. Джеорджеску, М. Ботез и др. адресуют руководству государства письма с требованием соблюдения конституции и прав человека, политических и экономических реформ. Протестные настроения захватили и рабочий класс, причем, как и в Польше, хотя и в значительно более скромных масштабах, оппозиционно настроенные интеллектуалы наводят мосты к независимому пролетарскому движению. Предпринимаются попытки установления связей румынских диссидентов как с Западом через аккредитованных в Румынии иностранных дипломатов и журналистов, так и со своими единомышленниками в других социалистических странах. Воспринимая возникновение диссидентского движения как наглядное проявление углубляющегося системного кризиса, власти крайне нервно реагировали на любые идеологические манифесты и концепции альтернативной направленности, даже не заявляющие о разрыве с социализмом. Преследуются и, в конце концов, высылаются из страны лидеры диссидентского движения, в частности В. Джеорджеску и писатель П. Гома. Никакой жизнеспособной реформаторской альтернативы предложениям диссидентов идеологи РКП противопоставить не могли, что само по себе свидетельствовало о кризисе власти. Ни о какой корректировке концептуальных основ режима в целях повышения эффективности его функционирования речи не шло, дело сводилось к поискам новых финансовых источников поддержания экономической и социальной стабильности, к ситуационным и не всегда успешным мерам по сохранению достигнутого уровня жизни, главным образом за счет западных кредитов.

Переживаемые экономические трудности и стремление не допустить (во имя сохранения общественного спокойствия) слишком резкого, взрывоопасного падения жизненного уровня населения заставили румынское правительство летом 1980 г. обратиться к поискам новых займов, планировалось, в частности, получить у Международного банка реконс