Со смертью Галича в СССР закончилась целая эпоха. Его песни, зазвучавшие с начала 60-х годов, открыли вход в новое пространство - пространство свободы. Мы, наверное, до сих пор недооценили масштабы его творчества. Как настоящий мастер, Александр Аркадьевич мог предвидеть будущее, предчувствовать перемены. Для целого поколения тексты Галича стали учебником жизни.

И всё так же, не проще,
Век наш пробует нас:
Можешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь,
В тот назначенный час?!
Где стоят по квадрату
В ожиданье полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки!

Родился Галич 19 октября 1918 года в Екатеринославе (ныне Днепропетровск). Его отец, Арон Самойлович Гинзбург, был экономистом; мать, Фанни Борисовна Векслер, работала в консерватории. В 1920-м году семья Галича переехала в Севастополь, а три года спустя - в Москву, где поселились в доме Веневитинова в Кривоколенном переулке, в котором Пушкин впервые читал свою трагедию "Борис Годунов". После девятого класса Галич почти одновременно поступил в Литературный институт им. Горького и в Оперно-драматическую студию Станиславского, ставшую последним курсом выдающегося реформатора театра. Литинститут Александр вскоре бросил, а через три года оставил и Оперно-драматическую студию и перешёл в Театр-студию Арбузова и Плучека (1939). В феврале 1940 года студия дебютировала спектаклем "Город на заре" - одним из авторов пьесы стал Галич, для которого это был дебют в драматургии. Началась война, но Галич был признан непригодным к службе из-за порока сердца, после чего устроился в геологоразведочную партию и отправился на юг.

Он работал в театре в Грозном, затем уехал в Ташкент, где Арбузов начал формировать театральную группу из своих бывших студийцев. В это время Галич сосредоточился на драматургии. Началось всё с пьесы "Вас вызывает Таймыр" (спектакль был поставлен в 1948 году, фильм - в 1970-м), за ней последовали "Под счастливой звездой" (1954) и "Походный марш" (1957). Песня из спектакля "До свиданья, мама, не горюй" стала всесоюзным шлягером. В 1954 году фильм "Верные друзья", снятый по его сценарию, занял седьмое место в прокате. В 1955 году Галича приняли в Союз советских писателей, а в 1958-м – в Союз кинематографистов. В 1962 году на экраны вышла задушевная военная мелодрама "На семи ветрах", а в 1967 - гениальная, до сих пор непревзойденная экранизация романа Александра Грина "Бегущая по волнам".

На пике славы и благополучия с Галичем начало происходить необъяснимое. Прекрасно понимающий правила игры и обязанный всеми своими достижениями их соблюдению, он начал писать без всякого пиетета к границам дозволенного и моментально "вырвался за флажки". "На воле – снег, на кухне – чад, вся комната в дыму, а в дверь стучат, а в дверь стучат, на этот раз – к нему! … О чём он думает теперь, теперь, потом, всегда, когда стучит ногою в дверь чугунная беда?! … (А в дверь стучат!) В двадцатый век! (Стучат!) Как в темный лес. Ушёл однажды человек и навсегда исчез", - эти строки были посвящены Даниилу Хармсу.

Галич поднял личное поэтическое восстание. Молчать было нельзя: "И не веря ни сердцу, ни разуму, для надежности пряча глаза, сколько раз мы молчали по-разному, но не "против", конечно, а "за"! Где теперь крикуны и печальники? Отшумели и сгинули смолоду… А молчальники вышли в начальники. Потому что молчание – золото". "…Вот как просто попасть – в палачи: промолчи, промолчи, промолчи!"

Была ещё и пьеса "Матросская Тишина". В 1958 году её репетировали молоденькие студийцы МХАТа, будущий костяк "Современника": Олег Ефремов, Олег Табаков, Игорь Кваша, Евгений Евстигнеев. Этой горькой пьесой они хотели открыть свой театр, но постановка с треском провалилась. Табаков поставил её уже в 1988 году.

Петь и писать баллады Галич начал в шестидесятые, с 1959-го по 1962-й это казалось ещё безобидным, но затем пошла чистая "запрещенная реальность". Галич сознательно сжигал мосты – за собой и под собой. Концерты были только на частных квартирах. Один только раз удалось выступить публично, в Новосибирске, в огромном зале Дворца физиков, на фестивале "Бард-68". Зал аплодировал Галичу стоя, ему присудили приз – серебряную копию пера Пушкина. В 1969 году песни Александра Аркадьевича вышли в сборнике "Посев".

Что же произошло с преуспевающим членом Союзов советских писателей и кинематографистов: драматургом, сценаристом большого количества кинофильмов, автором популярных песен для молодёжи на рубеже его пятидесятилетия? Вот что сам Галич сказал об этом: "Я уже всё видел. Я уже был благополучным сценаристом, благополучным драматургом, благополучным советским холуём. И я понял, что я так больше не могу. Что я должен, наконец-то, заговорить в полный голос, заговорить правду…" И этого ему не простили. В 1971 году Галича исключили из Союза писателей, а в феврале 1972 года - из Союза кинематографистов и Литфонда. Печатать и ставить перестали, жить было не на что, а он только подливал масла в огонь: вошёл в сахаровский Комитет прав человека в СССР, подписывал письма протеста.

В апреле 1972 года у Галича случился третий инфаркт - давление со стороны властей было очень сильным. В июне 1974 года он был вынужден покинуть Родину. Год жил в Осло, где записал диск "Крик шепотом", вступил в Народный Трудовой Союз, работал на радиостанции "Свобода" в Мюнхене, жил в Париже, писал песни, собирался выпустить новый диск... 15 декабря 1977 года случилась трагедия - Галич погиб от удара электрическим током при подключении антенны к телевизору.

В 1988 году были отменены решения об исключении Галича из СК и СП, образована комиссия по литературному наследию. Свою посмертную судьбу Александр Аркадьевич пересказал сам: "Под утро, когда устанут влюбленность, и грусть, и зависть, и гости опохмелятся и выпьют воды со льдом, скажет хозяйка: – Хотите послушать старую запись? –– И мой глуховатый голос войдет в незнакомый дом. … И гость какой-нибудь скажет: – От шуточек этих зябко, и автор напрасно думает, что сам ему черт не брат! – Ну, что вы, Иван Петрович, – ответит ему хозяйка, – Бояться автору нечего, он умер лет сто назад…"

"Это был, я бы сказал, трагический лирик в самом высоком смысле этого слова…Отрицать его влияние на меня было бы смешно. Это влияние было прямое и 100-процентное. То есть не в том смысле, что на все, что я сочинил, действовал Галич и только он, но его влияние было прямое и неотразимое". Юлий Ким.
"Но как мы эти песни слушали, из уст в уста передавая! Как их боялись — вот какая вещь, — врали, хапужники, невежды! Спасибо, Александр Аркадьевич от нашей выжившей надежды!". Борис Чичибабин.

"Стихи Александра Галича оказались счастливее его самого: они легально вернулись на родину. Да будет благословенна память об этом удивительном поэте, изгнаннике и страдальце".

Булат Окуджава.

ПОКОЛЕНИЕ ОБРЕЧЕННЫХ

СТАРАТЕЛЬСКИЙ ВАЛЬСОК

Мы давно называемся взрослыми

И не платим мальчишеству дань

И за кладом на сказочном острове

Не стремимся мы в дальнюю даль

Ни в пустыню, ни к полюсу холода,

Ни на катере… к этакой матери.

Но поскольку молчание – золото.

То и мы, безусловно, старатели.

Промолчи – попадешь в богачи!

Промолчи, промолчи, промолчи!

И не веря ни сердцу, ни разуму,

Для надежности спрятав глаза,

Сколько раз мы молчали по-разному,

Но не против, конечно, а за!

Где теперь крикуны и печальники?

Отшумели и сгинули смолоду…

А молчальники вышли в начальники.

Потому что молчание – золото.

Промолчи – попадешь в первачи!

Промолчи, промолчи, промолчи!

И теперь, когда стали мы первыми,

Нас заела речей маята.

Но под всеми словесными перлами

Проступает пятном немота.

Пусть другие кричат от отчаянья,

От обиды, от боли, от голода!

Мы-то знаем – доходней молчание,

Потому что молчание – золото!

Вот как просто попасть в богачи,

Вот как просто попасть в первачи,

Вот как просто попасть – в палачи:

Промолчи, промолчи, промолчи!

ПЕТЕРБУРГСКИЙ РОМАНС

…Быть бы мне поспокойней,

Не казаться, а быть!

…Здесь мосты, словно кони –

По ночам на дыбы!

Здесь всегда по квадрату

На рассвете полки –

От Синода к Сенату,

Как четыре строки!

Здесь, над винною стойкой,

Над пожаром зари

Наколдовано столько,

Набормотано столько,

Наколдовано столько,

Набормотано столько,

Что пойди – повтори!

Все земные печали –

Были в этом краю…

Вот и платим молчаньем

За причастность свою!

Мальчишки были безусы,

Прапоры и корнеты

Мальчишки были безумны

К чему им мои советы?!

Лечиться бы им, лечиться,

На кислые ездить воды –

Они ж по ночам:

«Отчизна! Тираны! Заря свободы!»

Полковник я, а не прапор,

Я в битвах сражался стойко.

И весь их щенячий табор

Мне мнился игрой, и только.

И я восклицал: «Тираны!»

И я прославлял свободу,

Под пламенные тирады

Мы пили вино, как воду,

И в то роковое утро,

(Отнюдь не угрозой чести!)

Казалось, куда как мудро

Себя объявить в отъезде.

Зачем же потом случилось,

Что меркнет копейкой ржавой

Всей славы моей лучинность

Пред солнечной ихней славой?!

…Болят к непогоде раны,

Уныло проходят годы…

Но я же кричал: «Тираны!»

И славил зарю свободы!

Повторяется шепот,

Повторяем следы.

Никого еще опыт

Не спасал от беды!

О, доколе, доколе,

И не здесь, а везде

Будут Клодтовы кони

Подчиняться узде?!

И все так же, не проще,

Век наш пробует нас –

Можешь выйти на площадь,

Смеешь выйти на площадь,

Можешь выйти на площадь,

Смеешь выйти на площадь

В тот назначенный час?!

Где стоят по квадрату

В ожиданьи полки –

От Синода к Сенату,

Как четыре строки?!