Сергей Николаевич Белкин, редактор московского журнала «Развитие и экономика». Окончил физический факультет Кишиневского Госуниверситета, работал в Институте прикладной физики АН МССР, кандидат физико-математических наук.

В 1992 го­ду стал од­ним из со­уч­ре­ди­те­лей и ру­ко­во­ди­те­лей российской ави­а­ком­па­нии «Дако­но Эйр», в пе­ри­од 2001-2003 был со­вет­ни­ком Ми­ни­ст­ра про­мыш­лен­нос­ти, науки и технологий РФ, в пос­ле­ду­ю­щие го­ды был директором завода, возг­лав­лял ин­вес­ти­ци­он­ную ком­па­нию. С 2008 го­да по нас­то­я­щее вре­мя слу­жит со­вет­ни­ком пред­се­да­те­ля Прав­ле­ния бан­ка «Мил­ле­ни­ум». Секретарь правления Союза писателей России, автор нескольких книг прозы, а также книг по управлению финансами, по психологии, по мировой экономике и многих статей по вопросам политики, социальной философии, этике.

– Сергей Николаевич, Вы – разносторонне одарённый человек, поэтому и наше интервью хотелось бы построить как разговор на несколько различных тем.

Для меня Вы, прежде всего автор, рассказов о Кишинёве 60-х – «Зингер», «Хэллоу, браза», но, помимо прочего, Вам принадлежит и остросюжетная повесть «Лаборатория» о событиях конца 80-х, поэтому начать хотелось бы с политики.

Мы живём в молдавской реальности, которая заметно отличается от российской. Если в Москве георгиевская ленточка в известной мере официоз, то в Кишинёве это фронда. Это только небольшой пример, на деле различия значительно больше - другая жизнь, другое восприятие, другая журналистика. Какой Вам видится Молдавия издалека, и чего мы, может быть, не понимаем о Москве?

– Прежде всего – большое спасибо за возможность высказаться. Для меня важно, что можно быть услышанным не где-то вообще, а перед дорогими моему сердцу жителями Молдавии, с которой и с которыми действительно связана большая часть моей жизни: почти 34 года я прожил в Молдавии, а в России пока только 30. В моем сознании живут разные Молдавии: Советская Молдавия, Антисоветская Молдавия и некий полувиртуальный объект под названием Молдова. Первые две – реальность, в которой я жил, последняя сущность расположилась вблизи в той части сознания, где пребывают мифические страны и народы. Соответственно и видений (ударение можно ставить и так и эдак, здесь нужны оба смысла) Молдавии несколько. Первый образ – Молдавия моей юности и молодости – позитивный, второй – негативный. Третий образ переменчив, фрагментарен. Это некое информационное варево, рождающее сложную смесь эмоций: удивление, досаду, сожаление, сочувствие… На этом месте я должен приостановится и напомнить самому себе фразу из одной английской молитвы: «Усмири мою самоуверенность, когда случится моей памятливости столкнуться с памятью других». Приостановиться – не означает уклониться от ответа на вопрос – какой видится Молдавия из России? Хорошо это или плохо, но Молдавия в мыслях и заботах абсолютного большинства россиян отсутствует полностью. В этом проявляют себя, как минимум, два фактора. Первый – персональный внутренний мир рядового жителя России, в чьем общекультурном багаже нет почти ничего, связанного с Молдавией. Скажем, в связи с Грузией, Арменией или Азербайджаном – есть, хотя бы на уровне поп-политики и поп-культуры: от Нани Брегвадзе до Полада Бюль-Бюль Оглы, а вот устойчивых ассоциаций связанных с Молдавией, практически нет. Молдавское вино и проблема Приднестровья – пожалуй, это все... При этом «проблема Приднестровья» – это проблема Приднестровья. А молдавское вино занимает столь ничтожный сегмент на рынке алкогольной продукции, что это всего лишь словосочетание. Есть, впрочем, еще одна вполне устойчивая ассоциация: молдаване. Сейчас их на рынке дешевой неквалифицированной рабочей силы потеснили выходцы из Средней Азии, но, тем не менее, об их существовании россиянам пока еще известно. Второй фактор, определяющий скромное место Молдавии в общественном сознании россиян, состоит в содержании того информационного пространства, в котором мы пребываем. Если при Советской власти каждый день в программе «Время» под прелестную музыку сообщали температуру воздуха во всех столицах союзных республик, в связи с чем слово «Кишинев» произносилось регулярно, то теперь нет и этого. Но это должно, скорее радовать, потому что особенность современной информационной политики состоит в максимальной плотности негатива: убийства, катастрофы, теракты… Так что: не говорят ничего о Молдавии – и слава богу! Таково мое предположение в отношении образа Молдавии в неком усредненном общественном сознании россиян. Разумеется, совершенно иная картина у тех, кто так или иначе лично связан с Молдавией, или для кого Молдавия – часть собственной судьбу, как у меня, например.

– В Молдавии о России говорят постоянно. Получается, что Молдова для России значит мало или ничего?

– Видимо, мои горестные размышления сформулированы слишком категорично. Я лишь оценивал – весьма субъективно – представления простых людей России. В политике же не бывает «ненужных» государств. Тем более таких близких, причем не только географически, как Молдова. Кстати, об употреблении в русском языке слова «Молдова» вместо «Молдавия»… Во всех языках есть свои традиции и свои правила, которые, конечно, могут изменяться. Но пока и в рамках традиции и в рамках правил следует на всех уровнях – от обыденной речи до официальных документов – по-русски говорить и писать «Молдавия». Как «Германия», а не «Дойчланд», «Англия», а не «Инглэнд» и т.д. «Молдавия» – русское слово и ничье более. А «Русия» – молдавское… Не следует же от молдаван требовать изменения его звучания на «Россия». То же самое относится к другим наименованиям, тем не менее, я замечаю проникновение слова «Молдова» в русскую речь. Даже в лексику министра иностранных дел России Лаврова – далеко не самого безграмотного нашего министра. Думаю, это преждевременно. Возможно, это слово и приживется, поскольку «Молдова» звучит вполне благозвучно для русского уха. Но форсировать не надо, пусть язык живет собственной жизнью и сам меняет гишпанцев на испанцев, Гельветию на Швейцарию и т.д. Быть может, я излишне чувствителен, но в этом забегании вперёд улавливаю отголоски «перестройки» во внешней политике России, с такой настойчивостью порождавшей и пестовавшей стремления к отделению от России в бывших Союзных республиках, с таким усердием отбрасывавшей их от себя и потакавшей любой форме антирусскости.

– Вы считаете, что это Россия от себя отталкивала, а не национальные окраины разбегались?

– По прошествии многих лет я полагаю, что дело обстояло именно так. В высшем эшелоне власти СССР, в КПСС и КГБ во внутренней борьбе победила та группа, которая хотела отбросить от России «балласт» в виде союзных республик, разрушив, тем самым, сложившуюся систему власти и управления, что позволяло заменить ее на другую, и при этом создать экономически более перспективную, как им казалось, страну. Для этого в годы горбачевской перестройки выискивались и как в инкубаторе выращивались те, кого потом назовут кто националистами, кто национальными лидерами – словом те, кто, получив гарантии Москвы, провозгласят независимость и отделение от СССР. Это и было сделано Горбачевым и Ельциным. А уже на эту взрыхленную почву слетались все прочие участники политических и экономических процессов последней четверти века, включая американцев.

– То есть Вы не согласны с распространенным мнением о том, что Америка развалила СССР?

– Нет, основную работу сделал сам СССР, и никто другой этого сделать не смог бы. Другое дело, что Америка желала этого, стремилась, способствовала этому и не только воспользовалась результатом, но и существенно влияла на ход событий… В общем, репку вытащили не дедка и не бабка, не внучка и не Жучка и даже не мышка, а все вместе.

С учётом этого надо, видимо, оценивать и сегодняшнюю политику России по отношению к бывшим союзным республикам. Сперва было тотальное отторжение всех ото всех, питательной средой которого был и остается антисоветизм в самой убогой форме, в том числе и в форме русофобии, которой страдают не одни лишь политические партии и режимы с фашистской искоркой во взглядах, но и существенная часть российской элиты. Потом уже начались так называемые «интеграционные процессы», вызванные к жизни формированием национальной буржуазии, проявляющей заботу об устойчивости своего бизнеса. В этом контексте Молдавия не представляет серьезного интереса. Поэтому союз с Казахстаном и Белоруссией состоялся, подтянулась Армения, идет торг с Украиной, а вот Молдавия пока «не глянулась»…

– Неужели Молдавия ни для кого не представляет интереса?

– С точки зрения тех способов формирования денежных потоков, которыми озабочена наша правящая элита – нет. Более того, с точки зрения тех «оппозиционных» процессов, которыми озабочен наш белоленточно-болотный прозападный бомонд – тоже нет: позиция нынешнего руководства Молдавии – надёжный резерв русофобии, проплаченный западными деньгами – что же тут плохого с точки зрения наращивания давления на Россию? Белокожие слуги и служанки для семейного обслуживания – тоже полезный ресурс. А вот формировать в этой стране условия для развития – это им не нужно.

– А кому нужно?

– Я вижу два аспекта: военный и гражданский. В условиях военно-политического противостояния СССР и Запада эта территория была нужна, в частности, как стратегический рубеж в предполагаемом театре военных действий (ТВД). Именно военно-стратегическая позиция СССР и его союзников обеспечила самый долгий мир в Европе на протяжении всей ее истории – более сорока лет послевоенной жизни. Как только произошел распад СССР и его уход с потенциального ТВД – началась бомбежка Югославии, мир в Европе снова рухнул. Если военно-политическая конфигурация изменится так, что Россия захочет и сможет восстановить свои позиции в регионе – междуречье Прута и Днестра теоретически может оказаться востребованным. Второй аспект, который я назвал гражданским – мне представляется самым существенным. Я имею в виду сферу духовного, культурного, этического, а не голый военный или экономический прагматизм. Отношение России к Молдавии и Молдавии к России – есть выбор этический. Сегодня этот выбор с обеих сторон – ошибочен. Прямое взаимодействие простых русских и молдаван рождает взаимную приязнь и терпимость на протяжении столетий. Общность наших ценностей, включая религию, культуру, историческую судьбу, расовое сродство и многое другое столь велики и значительны, что любой политический выбор, не ставящий именно это ценностное ядро во главу угла, идет вразрез с нравственностью. Вот в этом – духовном измерении – Молдавия и Россия нужны друг другу, как людям нужна чистая совесть. Плевать в собственное прошлое, отвергать позитивный опыт совместного бытия, выпячивать и пропагандировать только негатив – это гнусная подлость, за которую история карает беспощадно.

– Недавно состоялось подписание Молдавией соглашения об ассоциации с ЕС. Какими видятся последствия этого из России?

– Прежде всего, с сожалением отмечу, что подписание соглашения об Ассоциации Молдавии с ЕС не стало в России не то, что событием, но хотя бы однократным информационным поводом. Меня это огорчает, но я понимаю, что информационное цунами, которое возникло в связи с отказом Украины поставить подпись под аналогичным соглашением, перекроет что угодно. Информационные штормы, однако, мало влияют на подводные течения. Сейчас многие склонились к мысли, что Молдавия уже прошла точку невозврата в движении к собственной аннигиляции в составе Румынии. Не вижу серьезных оснований для таких выводов. Этот исход остается возможным и даже весьма вероятным, но лишь постольку, поскольку в игру не вступили серьезные политические игроки и, прежде всего, Россия. Если Россия не будет препятствовать растворению Молдавии в Румынии, а пока дело обстоит скорее так, чем иначе, то внутренних политических ресурсов у политических партий и населения Молдавии, не желающих своей политической смерти, может не хватить. Но может и хватить, особенно если вспомнить неожиданное и эффективное сопротивление жителей Приднестровья, сорвавших планы всех политических игроков в период 1991-1992 года. Именно самоорганизация народа остановила процесс, а не подключившиеся позднее генералы и политические договоренности. А в истории нет ничего, что не может повториться.

– Создаётся впечатление, что общество (и Украины и Молдавии) расколото примерно поровну на тех кто «за Ассоциацию» и кто «против». Нельзя этого не учитывать…

– Важно в происходящем различать активность внешних сил по отношению к Украине и Молдавии, и действия народа, его мотивацию. Насколько адекватно народ осознает последствия поступков своих правительств? Обсуждался ли текст соглашений о вступлении в Ассоциацию? Где, кем, когда? Многие ли видели этот текст своими глазами? Проанализированы ли все последствия вступления с той тщательностью, какой подобные шаги требуют? Я убежден, что этого не было сделано ни на Украине, ни в Молдавии. Пример надлежащего анализа продемонстрировала Армения. Выгоды и потери от вступления Армении в ассоциацию с ЕС анализировали не только все институты республики, но и мощная, влиятельная армянская диаспора во всем мире. Объективные выводы показали: невыгодно Армении вступать в ассоциацию с ЕС. Что касается населения Украины и Молдавии, его романтических грёз о прекрасном будущем, то и эти грезы следует не менее тщательно изучать и взвешивать на весах судьбы своих стран и народов. Какие свои мечты он связывает с этими шагами или отказом от них? Похоже, что мечты тех, кто «за евроинтеграцию» на 90% сводятся к желанию получить безвизовый въезд в страны Евросоюза, смысл которого в возможности не столько въезда куда-то, сколько выезда из своих стран. В общем, о судьбах своих стран и народов мало кто из них думает, главное – иметь возможность свалить.

– … почему же обязательно «свалить»… существует глобализированный рынок труда, разные страны предоставляют возможности для роста, самореализации. Талантливые люди получают признание, мировую известность и, тем самым, прославляют свои страны и народы…

– Согласен. Только я не забываю о второй стороне тех медалей, которые получают уехавшие из своих стран таланты. Приятно, должно быть, разорившемуся румынскому крестьянину объяснять европейцам, что известный французский скульптор Бранкузи, на самом деле румын Брынкуш – и подобных примеров можно привести немало. Однако, отсутствие возможности для самореализации в своей стране нельзя считать нормальным. Это даже не просто остановка национального развития, а очевидная деградация. Похожие проблемы есть и в России, быть может, не столь масштабные, но те же по сути. Но мы говорим о Молдавии. Где бы мне ни попадались на глаза карта мира или глобус, глаз всегда непроизвольно ищет Черное море и застрявшую в междуречье маленькую страну, очертания которой живут в подсознании как некий архетип. Так, окажись мы хоть сто лет спустя, хоть с закрытыми глазами в доме детства, мы по запаху безошибочно узнаем – где находимся, и радость охватит нас. Но пока моя радость от воспоминаний быстро сменяется печалью и скорбью. Плохо живет Молдавия, грустно и тревожно в ней людям. И это не политология, не экономические прогнозы, а непосредственные ощущения и наблюдения за жизненными проблемами и целями, которыми живут граждане. Кого ни спроси – «как дела?» – ответы будут похожими. И вовсе не только в своей пессимистической части с рассказами о трудностях, а и в оптимистической, с рассказами об успехах детей и внуков. Рассказы эти однотипны: «сын в Германии, дочка – в Англии, внук – в Америке»… Мечты, помыслы и жизненные цели свелись к стремлению если не самим уехать, то хотя бы детей вытолкнуть. И об этом мечтают или этого уже достигли как бедные, так и богатые, как русские, так молдаване. Все хотят своим детям счастья и счастье это где угодно, только не в Молдавии. Не видят граждане приемлемого будущего своей страны. Более того: их начисто лишили даже прошлого. Когда Фукуяма писал про «Конец истории», он не подозревал – и до сих пор, поди, не подозревает, – что его метафора давно реализована в Молдавии. Заменить историю своей страны и своего народа на историю родственного этноса – это невероятно, это чудовищно, но это содеяно на глазах у всего мира. До сих пор в мировой практике были отработаны технологии искажения, фальсификации истории в угоду политическим целям правителей. Но вот чтобы просто взять и целиком лишить истории – до этого, кажется, никто не додумался или никто не осмелился. С точки зрения общемировой истории человечества, этот факт, несмотря на всю его вопиющую безнравственность, станет еще одним «экспериментом», наряду с гитлеризмом, полпотовщиной, концлагерями и геноцидом. И за этот эксперимент уже платит молдавский народ: своими жизнями, судьбами и памятью предков. Придуманное Чигизом Айтматовым слово и явление – манкурт – так понравившееся молдавским политиканам конца восьмидесятых, стало тем, что называют «превращенная форма». Обругав 25 лет тому назад манкуртами всех, кто стал забывать свой язык, культуру и историю, их не только не дали обрести, но произвели полный «вынос мозга». Вместо айтматовской удавки на голове, убивающей память, население помещено в информационно-пропагандистскую удавку, превращающую здоровых, еще способных к развитию людей в зомби, называющимися чужим именем и помнящим чужую жизнь, как свою собственную. А свою жизнь и свои силы надо тратить, прежде всего на себя, на свой народ, а не на соседнее государство. Еще отвратительнее – мечты раба о подлинной демократии, которая состоит в том, что на невольничьем рынке его будут покупать, не кто захочет, а он сам выберет себе хозяина. Нельзя забывать о безмерной унизительности выбора – под кого лечь? Не должно быть такой постановки вопроса вообще! Свое хозяйство, свою семью, свой дом надо обустраивать самим, надо считать и взвешивать простые житейские ценности и «включать совесть», чтобы не допустить безнравственных поступков. Надо спокойно задавать самим себе вопрос «чем государство богатеет»? Молдавия не может и не хочет жить, например, грабежом своих соседей, не может обложить их данью и т.п. Только рутинный каждодневный точно продуманный и взвешенный труд, только «произведенный продукт», который гарантированно можно продать на внутреннем и внешнем рынках, может обеспечить нормальную жизнь. Рынок сбыта – это то, ради чего возникают войны, в том числе и мировые. Истеричное давление ЕС на Украину, позволившую себе слегка замешкаться на пути к «Ассоциации» – это борьба за украинский рынок сбыта. Так что если у страны, у ее производителей есть хоть какой-то шанс найти рынок сбыта мирным путем, за него надо держаться всеми силами. Если бы аграрный сектор Молдавии, ее пищевая и винодельческая промышленность могли выражать и отстаивать свои цели, ни о каких иных системообразующих рынках сбыта, кроме как о российском, не было бы речи. Потому что их объективно нет в природе. Соответственно, и политический вектор был бы направлен туда, откуда может идти основной устойчивый доход.

– Сергей Николаевич, я предлагаю отойти от темы политики и поговорить о литературе. Вы уже много лет являетесь членом Союза писателей России, секретарем правления. Как живет Союз писателей сегодня, каково течение литературной жизни в России?

– Союз писателей России? – О нем можно сказать лишь то, что он еще существует… Прежде чем еще что-то сказать, надо уточнить состояние, так сказать, вопроса. Я не знаю сколько сейчас в России союзов писателей. Более или менее точно можно сказать, что в процессе самоликвидации СССР, опережая распад государства, произошел распад СП СССР на множество сущностей, формировавшихся на основе идеологических симпатий и антипатий, обозначаемых тогда такими словами как «антиперестроечный», «демократический» и т.д. Внятной позитивной идеологии, однако, ни у кого из не было, но была лютая страсть неприятия «чужих». Наименования их были столь же невнятными, как и псевдоиделогии: Союз писателей Москвы, Союз московских писателей, Союз писателей России, Союз российских писателей и т.д. Лишь один из них сохранял на момент распада юридическую преемственность и с собственным прошлым и с множеством сопутствующих организаций типа Литературного фонда и пр. – это Союз писателей России, существовавший еще до возникновения распавшегося Союза писателей СССР. Я член именно этого союза, председателем которого является В.Н.Ганичев. По этому признаку наш Союз отличают от других, иногда называя «ганичевским». В зависимости от настроения и взглядов говорящего его еще могут назвать «православным», «патриотическим» и даже «красно-коричневым», но это уже выходит из моды. Наш союз располагается в большом красивом задании с колоннами на Комсомольском проспекте, откуда его постоянно выселяют, но пока не выселили. У Союза писателей России сохранилась обширная сеть филиалов по всей стране, есть и Московское отделение, именуемое Московская городская организация Союза писателей России, которую не следует путать с упомянутым Союзом писателей Москвы. Последний – условно «либерально-демократический», ставший инициатором распада Союза писателей СССР – был создан классиками советской литературы выступавшими за демократические перемены: Булатом Окуджавой, Фазилем Искандером, Беллой Ахмадулиной, Андреем Вознесенским, Анатолием Приставкиным и др. Возникнув в дни августовского путча 1991 года, инициаторы покрыли гневными обвинениями в сотрудничестве с путчистами других классиков советской литературы, проявивших известную сдержанность в оценке происходящих политических преобразований: Юрия Бондарева, Валентина Распутина, Василия Белова, Владимира Солоухина и др. Прошло более 20 лет, примирение не наступило и никаких признаков такового не наблюдается. Идеологические мотивации подкрепляются нескончаемыми имущественными спорами за материальное наследство, о чем можно говорить долго, но, думаю, не стоит, поскольку вопрос задан о литературе художественной, а не юридической и криминальной. О деятельности моего родного Союза, равно как и обо всех других можно говорить складно и позитивно, перечисляя довольно много разного рода мероприятий, издание газет, сборников и т.д., представив дело более или менее благополучно. Но мне не хочется так делать. Потому что меня давно мучает основной вопрос: нужны ли эти союзы вообще?

– …и как Вы на этот вопрос отвечаете?

– Пока я в стадии размышлений. Знаю, что мне охотно многие тут же подскажут: нет, не нужны, вот в (…Америке, Бангладеш и др.) нет никого Союза, а живут же… Но я не хочу отбрасывать от себя эту проблему, прикрываясь иллюзиями разных аналогий, я хочу сам разобраться. И мне кажется, что надо рассмотреть, как минимум, две модели, или две функции писательских объединений: писатели сами объединяются для защиты своих интересов, то есть это что-то вроде профсоюза или потребкооперации; или же писателям «в целом» оказывает покровительство «некто» или «нечто». Этими покровителями могут быть, теоретически, многие: политические партии, олигархи, криминальные группировки – кто угодно, у кого есть деньги и мотивация. Наконец, покровителем может быть государство. Последний вариант был реализован в СССР и продемонстрировал огромные возможности и в обеспечении литературного процесса и в защите интересов писателей и членов их семей. Точно не знаю, но мне кажется, что именно тогда впервые в мировой истории литература и ее творцы были оценены как цельный социально-политический ресурс, который можно использовать в нужном политикам направлении. Плюсы и минусы такого подхода известны, эксперимент завершен, а вот итоги не подведены, уроки на уровне непредвзятого анализа не извлечены. Вызывающие стыд попытки нынешней российской власти вступить во взаимодействие «с писателями» свидетельствуют, что наш высший политический слой далек от осознания и оценки современной литературы как политического ресурса, но, все-таки, стремится к нему. Будем не только за этим наблюдать, но и анализировать, предлагать, критиковать.

– Вторая модель, о которой Вы говорили – писательский профсоюз – вполне понятное и нужное объединение. Эту функцию современные союзы писателей как-то обеспечивают?

– Никак не обеспечивают. Да у них и ресурсов для этого почти никаких нет. В том числе и ресурса воли, стремления делать это. Помощь писателям, несомненно, самим писателям нужна. Но, похоже, что создать свой профсоюз писатели тоже не могут, как в силу собственной неорганизованности, эгоцентричности, так и в силу расплывчатости возможных целей, задач и методов их решения. В общем, писательская среда и ее структуры не вызывают у меня оптимизма. Думается, что текущий процесс распада литературной общности как таковой завершится ее исчезновением: писатели будут, литература будет, но никаких объединений, никакой координации не будет. Останутся спорадически возникающие группы энтузиастов, которым приятно общаться друг с другом и легче собрать денег на коллективный сборник, который можно будет потом подарить друзьям. Надеяться на мало-мальски широкую продажу некоммерческой литературы невозможно, торговле это невыгодно.

– … тем не менее, русская литература существует…

– Русская литература (как и вообще – русская культура) – очень многолика и рассредоточена в мировом пространстве. И если раньше еще можно было говорить о неком «магистральном направлении», выводя в маргинальные или контркультурные явления все остальное, то сегодня такая классификация, видимо, невозможна. Неоднородность самого общества, деструктурированность его идеалов, множественность целей и желанных образов будущего, многовариантность путей их достижения, плюс ко всему – полная фантомизация собственного прошлого, делают выявление чего-то похожего на «мейнстрим» абсолютно невозможным. Нелегко даже пытаться взглянуть объективно, – чего никто и не делает, потому что каждый сидит на своем шестке, в своем болоте его и хвалит. Все это напоминает постмодернистскую кутерьму смыслов и ценностей, – если, опять же, смотреть со стороны. С позиций же тех или иных личных ценностей кутерьма выглядит просто ненужным и вредным барахлом, а собственные ценности – единственной истиной. Судить о том, «что сегодня правильно и нужно» по тиражам, известности и заработкам авторов – невозможно; по вручению разного рода премий – никак нельзя, если ты не отождествляешь себя именно с тем «болотом», которое премию назначило. Ориентироваться в качестве литературы по тому, с кем из писателей встречался Президент страны – унизительно во всех смыслах, и прежде всего по тому, что имена многих «тоже-писателей», сидевших с Путиным или Медведевым за одним столом, уже известны. Похоже, что у нас больше не будет общепризнанных «классиков современной литературы»: критерии утрачены, точнее, у каждой социально-политической или экономической группы свои критерии. Старый критерий: классики это те, кого «учат в школе» – рухнул после попыток введения в курс русской литературы ряда писателей среднего уровня, но зато «идеологически близких» тем, кто программу составлял. Так что на вопрос «что происходит сегодня в российской литературе» ответить непросто, как непросто ответить на вопрос «куда впадают русские реки?». – Какая куда: эта в Каспий, та в Тихий, иные в Ледовитый…

– …и все-таки, кого из современных писателей Вы могли бы выделить …

– К сожалению – и это только моя личная вина – я не смогу назвать имена тех авторов, чьи произведения я бы мог хоть как-то характеризовать. Чтобы возникло понимание состояния современной литературы, появились оценки и прочее, надо читать гораздо больше, чем мне удается. Увы, я очень мало читаю современных писателей. Могу оправдать себя сплошной занятостью редактора общественно-политического журнала, вынужденного ежедневно читать соответствующие публицистические, философские, аналитические тексты. Это действительно так, времени и сил на что-то другое остается мало. Но, несмотря на это, нахожу же я время на перечитывание Толстого и Достоевского… А вот на фигурантов светской хроники – не нахожу. Впрочем, если не ёрничать, надо еще раз честно сказать: я мало читаю современных авторов. Наверное, я переживаю такой период собственных внутренних трансформаций, когда интерес к этой части нашей культуры как-то отходит на второй план. Мне вот и кинематограф давно перестал быть интересен. И драматический театр. Хожу на эти зрелища очень редко, как правило только тогда, когда возникает желание увидеть старых актёров, звёзд далёкого прошлого.

– … создаётся впечатление, что Вы не стремитесь к общению с литературной средой Москвы, России…

– Литературная среда… Так сложилась жизнь моя, что когда я хотел бы прикоснуться к этой среде, она был недоступна, а вот теперь, когда вся эта среда совсем рядом, и меня от нее, как минимум, не оттолкнут, туда не влечет. Какой-то тоненький ручеек контактов существует, но общения нет. И когда я вижу по телевизору разных писателей и их – подчас интересные – посиделки, мне достаточно быть зрителем. Быть может, причина в моей длительной провинциальной – я имею в виду Кишинев – жизни, не развившей во мне мысли о возможности не то что видеться, а просто видеть «настоящих писателей» вживую. Так я и остался человеком, с наслаждением купающимся в чужих воспоминаниях о писательской жизни и литературной среде, таких, например, как «Алмазный мой венец» Валентина Катаева. Больше того: как читатель я, похоже, все еще в советской прозе и поэзии 60-х – 80-х. И мне там не только уютно, но и просторно: я ещё многого не прочитал. Надеюсь, прочту… Хотя, признаться, все большую роль в моей жизни играет музыка. «Мысль изреченная – есть ложь» – писал гениальный Тютчев. Мы действительно не можем и никогда не сможем выразить наиболее сложные вещи, такие как нечто, скрывающееся за словами «смысл жизни», в словесной форме. В то время как на эмоциональном уровне мы это переживаем и постигаем день ото дня, год за годом… Музыка, в отличие от текста, от слова, от логоса, способна и выражать и пробуждать самые сложные эмоции. У гениальных композиторов получается с помощью звуковых сочетаний, с помощью музыки погружать нас в состояние понимания, раскрытия «смыслов», до которых логикой никогда не добраться.

– … поэтому Вы столько времени уделяете музыке?

– Не знаю, возможно… Потребность в ней все растет и растет. Сколько себя помню – всегда слушал музыку. Причем самую разную. Раньше – я имею в виду далекое советское время – в каждой квартире была радиоточка и она, как правило, не выключалась. В 6 часов утра начиналось вещание – с исполнения гимна МССР – а в 24 часа выключалась. Политика тогдашней власти требовала соблюдения определенного баланса классической, народной и эстрадной музыки. Предпочтение отдавалось классике – видимо, как идеологически нейтральной. Так на подкорку записывалась вся великая музыка – от Моцарта до Шостаковича. По правде сказать, мне тогда хотелось, чтобы с утра до вечера передавали только Битлз. Но чего не было, того не было: передавали, но очень редко. Любовь к рок-музыке удовлетворялась с помощью магнитофонов. Но и классика меня не покидала, в том числе и в живом исполнении. В нашей замечательной Кишиневской филармонии в 60-е годы я слушал Мравинского, Рихтера, Ойстраха, Когана… Перечислить всех невозможно! Не было исполнителя, которого бы «проклятая советская власть не заставила» выступать в Кишиневе. Билеты, правда, доставать было трудно, но это и сейчас так по всему миру: звезды есть звезды и спрос на них превышает предложение. А вот записи нынче доступны любые, в том числе и в интернете.

– …занимались ли Вы музыкой в детстве?

– Увы, в музыкалку, как почти все мои знакомые мальчики и девочки, я не ходил. Это было необычно: все ходили – если не на фортепиано, то хотя бы на баян, – а я не ходил, получая, тем самым, дополнительное свободное время всем на зависть. Хотя дома и было пианино, на котором занимался мой старший брат. Видимо, его неудачный опыт занятий «через силу» послужил для родителей уроком и меня оставили в покое. Но я, все-таки, приобщился к музыкальному образованию другим путем. Дело в том, что у меня от природы был певческий голос, это еще и сейчас слышно всякому музыканту даже при простом разговоре: резонаторы «гудят» на гласных. Возможно, если бы у меня в школе был приличный учитель музыки, он бы непременно подталкивал к этому родителей. Но такого учителя не оказалось, я был предоставлен самому себе, и лишь охотно горланил песенки в уличной компании, поражая друзей невероятной силой голоса. Орал так, что все диву давались. А уже гораздо позже знакомый музыкант привел меня в хор «Дворца культуры профсоюзов», которым руководил незабвенный Богдановский, потом я пел в сводном хоре преподавателей и студентов при Институте искусств, которым руководил зав. кафедрой хорового дирижирования… Мне это нравилось, – если не считать обязательную для хориста дисциплину: на репетиции надо ходить регулярно. Вершина моей карьеры – Музыкальная школа для взрослых (была такая на улице Мичурина, как она теперь называется – не знаю). Там я один год прозанимался у педагога по вокалу – Розалии Константиновны Рудик. Чудесная женщина, замечательный педагог! Уверен, что у меня были неплохие карьерные перспективы: полный диапазон баритона с красивым тембром… Но продолжать учебу я не смог: мне был тридцать один год, я уже стал кандидатом физико-математических наук, к тому же недавно родился сын. В общем, это выглядело странно до неприличия. Больше я музыкой не занимался. Но любовь не просто осталась, а растет с каждым днем. Вот только что окончил книгу «о музыке».

– …расскажите об этом подробнее…

– Книга называется «Узнаваемая классика». Надеюсь, что она выйдет из печати еще в этом, 2013 году. В ней содержится подборка популярных произведений классической инструментальной музыки. Причем по каждому из них я составил описание: от минимальной информационной справки, до небольших эссе. Кроме того, я дал рекомендации по выбору исполнителя, хотя это, несомненно, дело весьма субъективное. В любом случае, такой концерт-путеводитель, состоящий из 280 произведений, может как просто доставлять удовольствие от прослушивания, так и стать справочником, учебным пособием для расширения музыкальной образованности. Ведь часто бывает: мы слышим мелодию, узнаем ее, но не знаем кто ее написал и как она называется. Прослушивание моего «концерта-путеводителя» позволяет, заглянув в книгу, уточнить это и получить дополнительное удовлетворение от саморазвития. Но главное, конечно – слушать музыку и погружаться в особые состояния души и тела… Я стараюсь так делать как можно чаще. Даже ночью: я люблю спать под радиостанцию классической музыки.

– … можно слушать музыку во сне?.. или, все-таки, спать под музыку?

– Верно подмечено. Формально говоря, это разные состояния, но даже сон под музыку не останавливает ее воздействия. Три года назад я написал большую толстую книгу: «Искусство жить или как быть счастливым, несмотря ни на что». Получилось фундаментальное пособие по управлению своим эмоциональным миром. Книга помогает не только разобраться, в чем состоит природа обиды, зависти, страха и других эмоций, но и дает ясные практические рекомендации по работе с самим собой. Дело, в конечном счете, не в том, чтобы «избавиться от негативных эмоций», как призывают сотни всяческих гуру. Избавится от них невозможно и не нужно, поскольку все они – естественная и важная часть нас самих. А вот не дать им властвовать над нами, но всегда оставаться тем, кто ими управляет – можно и нужно. И тогда жизнь действительно становится счастливой – даже в самых тяжелых внешних обстоятельствах. Конечно, в этом – и любом другом! – подходе к «обретению счастья» явственно видна та или иная степень ухода от действительности, эскапизма, форма внутренней эмигр